А в колоде, как-никак, четыре масти,

Они ж давай хватать тузы да короли!

Вопреки заговору молчания… следует говорить: вопреки марксистской версии о «заговоре молчания» – мы приходим к выводу, что «Капитал» (I том) при появлении своем имел шумный успех.

В оценке размаха общественной реакции на сказанное событие едва ли должны мы равняться на романы Поль де Кока. Если же сравнивать, как и положено, с подобного рода учеными монографиями – к тому же в столь элитарной и столь скучной дисциплине, как политическая экономия, да еще и при гигантских габаритах книги, – успех I тома «Капитала» трудно описать иначе, чем эпитетом «грандиозный».

В свое время, в первом письме к Людвигу Кугельману (конец декабря 1862 г.), Маркс писал о труде, над которым работал:

Не думаю, чтобы можно было рассчитывать на влияние книги в Германии, пока она не будет признана за границей (30/528).

Очередное неудачное пророчество трудно ставить ему в упрек, потому что оно не было подвергнуто экспериментальной проверке «в чистом виде». Событиям не дано было развиваться своим ходом – об этом позаботились и автор, и его «второй» с племянничком, и тот же Кугельман. Известное основание для мнения, высказанного Марксом, конечно, имеется: неуспех первого выпуска «Цур критик…». Как выразился позже (по иному поводу) Энгельс, «мы ничего не забыли и многому научились».

Помимо десятка Энгельсовых фальшивок, еще какое-то, учету нашему не поддающееся, количество заметок самодеятельно состряпали и протолкнули в печать Зибель и Кугельман. Профессия последнего и его квалификация, очевидно, создавали ему связи неожиданные и разнообразные (например, помогал пристраивать анонимки некий подполковник Зёйберт, «чиновник военного министерства и писатель» (31/485), – ни Маркс, ни Энгельс и знать не знали такого, а он позволил Кугельману пристегнуть себя к афере). Какими-то связями обладал и Зибель. Да и сам Маркс, оказывается, мог посылать анонимки германским газетным издателям, скажем Г. Вейсу, имея почему-то основания надеяться на публикацию.

Уже присматривались к следующему объекту для атаки: Австрии (32/10 и далее). Начались разведывательные операции, пытались искать надежные ходы. Не дотянулись. Отпало (Там же). Долго пробивали анонимную рецензию Энгельса в английской «Fortingly Review». Выдохлись. Махнули рукой (32/26, 148, 203 и пр.). И без того успех превзошел все ожидания: Германия была завоевана без боя, Германия поклонилась «Капиталу».

Показателен самый факт, что множество «буржуазных» газет и журналов Германии опубликовали отзывы о книге недоброй памяти коммуниста-заговорщика, так же как и куски предисловия автора.

Немалую роль, как нам кажется, играло то обстоятельство, что во всех псевдорецензиях, изготовленных для «буржуазных» газет, имело место поношение Лассаля или, как в анонимке «Плагиаторы», руководителей ВГРС. Вспомним слова Энгельса, что Лассаль был единственным человеком в Германии, которого «они» боялись.

С этой точки зрения «буржуазия» использовала Маркса (и его книгу, и его клаку) в борьбе против массовой рабочей партии Германии.

Однако следует взглянуть на вещи и в более широком плане, тогда успех аферы «Капитал», несомненно, свидетельствует об определенных сдвигах влево в общественном мнении Германии к концу 1860-х годов. Не следует забывать, что вслед за подделками вскоре начали появляться в прессе и подлинные отзывы первых читателей «Капитала».

Но можно ли количество публичных отзывов считать полным показателем меры успеха Марксовой книги? Лишь до некоторой степени. На наш взгляд, следует принимать во внимание и сообщения из частных источников. О многом говорит сообщение Фрейлиграта об успехе книги в кругах предпринимателей. Восторг Арнольда Руге, дошедший до нас в Марксовом архиве, также, возможно, выражает настроение определенной категории образованной публики. Разумеется, пока лишь немецкой публики.

В марте 1868 г. Маркс получил письмо от некоего Густава Мейера, молодого фабриканта из Германии. Направляя это письмо Энгельсу, Маркс пишет:

Особенно насмешило меня его предположение, что я сам раньше был фабрикантом, применявшим швейные машины. Если бы эти люди только знали, как мало я разбираюсь во всех этих вещах!

И неизбежный вопрос: что же делать? Все эти парни хотят рецептов для чудодейственного исцеления, а вместе с тем не замечают, что уже довольно ощутимо намечается лечение огнем и железом (32/38).

Отсюда мы можем получить некоторое представление о том, в какой социально-нравственный контекст угодил «Капитал», впервые явившись немецкой публике.

Молодое поколение немецкой промышленной буржуазии, освобожденное отцами и дедами от бремени «первоначального накопления», имело возможность пользоваться его плодами в немецких университетах, где оно неизбежно получало, вместе со специальными знаниями, общегуманитарное миросозерцание и определенный кругозор.

Немецкая философия и мысль просветителей делали свое медленное, но верное дело. Общественное мнение левело. Наряду с основными правами человека на повестку дня выходил и рабочий вопрос. Атмосфера все более благоприятствовала росту популярности всевозможных социалистических идей (в том числе идеи государственного социализма)[202].

В этих условиях нарисованный Марксом образ капиталиста-вампира, жадно сосущего прибавочную стоимость из рабочего, был грубейшей стилизацией, и густавы мейеры не хотели узнавать в нем себя. Многие из них искренне желали бы улучшить жизненные условия рабочего класса в целом и искали ответов на жгучие вопросы у современных писателей.

Конечно, взывая к Марксу, они обращались не по адресу – он-то понимал это лучше всех. Чего действительно не понимали «эти парни», так это принципиальной тенденции «Капитала»: капиталистическое общество неисправимо, все его пороки органичны, все его проблемы могут быть решены только путем революционной экспроприации частного капитала. Не понимали они и того, что «Капитал» был воззванием, адресованным не обществу, которое подлежало уничтожению, а могильщику его – рабочему классу.

Успех «Капитала» был парадоксальным именно потому, что прежде всего проявился он как раз в кругах «буржуазии», а не «пролетариата».

Еще до выхода книги в свет, в апреле 1867 г., находясь в гостях у Кугельмана, Маркс из Ганновера писал в Манчестер:

Все же мы оба занимаем в Германии совсем другое положение, чем нам казалось, в частности, среди «образованного» чиновничества. Так, например, управляющий местным статистическим бюро, Меркель, посетил меня и сказал, что он много лет тщетно занимался вопросами денежного обращения, я же сразу и раз навсегда выяснил эти вопросы. «Недавно, – сказал он мне, – мой коллега Энгель в Берлине в присутствии королевской семьи воздал должное вашему Диоскуру – Энгельсу». Это все мелочи, но они важны для нас. Наше влияние на это чиновничество больше, чем на неучей-рабочих (31/245).

Великий экономист, раз и навсегда выяснивший вопросы денежного обращения[203], мог позволить себе высокомерно отзываться о людях, искренне его приветствовавших. Однако этот «плюющий на популярность» человек не в силах скрыть своего довольства, и уж не стал бы он писать второму «плюющему на популярность» о королевской семье, если бы не собирался доставить ему удовольствие.

Но позвольте, где же выдуманные Энгельсом «сознательные рабочие», которые помнят Маркса? Не в силах он скрыть свое раздражение «неучами-рабочими»: Всеобщий