до площади с часовой башней. Мороженщики, продавцы недавно вошедших в моду вафель, картошки с начинкой, пончиков… Вокруг ароматы еды и зазывные крики торговцев. Другое место мне нужно, по другому месту я тоскую. И теперь мне кажется, что в этом мире я его не найду. Если бы я заговорила на эту тему с Фикретом, он сказал бы, что это место – внутри меня. Ладно, пусть так, но разве плохо было бы, если бы и где-то во внешнем мире была такая атмосфера, о которой я мечтаю? Уфук улыбнулся бы: чего же ты ждешь, иди и ищи. Он был уверен, что я никуда не уйду, а если и уйду, то все равно вернусь к нему. Один лишь Бурак спросил бы, в каком именно месте я хочу проснуться.

Пройдя бывший отель «Акация», мы вошли в клуб. Люди, сидевшие за столиками на роскошной террасе, посмотрели на нас краем глаза. С несколькими из них Фикрет, улыбнувшись, поздоровался кивком головы. Посетителей в клубе было много, но о празднично-торговой суматохе, царившей снаружи, не напоминало ровным счетом ничего. Светильники на ножках, похожие на парижские уличные фонари, испускали уютный желтый свет. Из спрятанных за пальмами динамиков тихо звучало фортепиано Ричарда Клайдермана. Пожилые дамы играли за круглыми столиками в карты, молодые родители, спортивные и красивые, отправив своих чад на безопасную огражденную игровую площадку, пили розовое вино в компании друзей, таких же спортивных и красивых. Фикрет не собирался сбавлять обороты и, ничуть не смущаясь, заказал ракы. Браво, братец! Стало быть, твои усилия по личностному развитию привели, наконец, к тому, что ты перестал переживать, что скажут люди, и готов пить ракы на террасе клуба «Анатолия», где собирается избранное общество. Я заказала коньяк. Коньяк – в такую жару? Конечно, учтивого гарсона научили не задавать никому никаких вопросов, и он промолчал.

– Положите в бокал два кубика льда. И принесите, пожалуйста, горького шоколада, если есть.

Фикрет снова улыбнулся. Не знаю уж почему – то ли потому, что выпил, то ли по другой причине – в нем появилась какая-то непривычная легкость.

– Ну ты и фрукт, Нур!

Я ухмыльнулась. Уселась поудобнее в плетеном кресле, чувствуя себя так, словно мы в Гаване, во дворе отеля, где останавливался Хемингуэй. На улице – простой народ, утомленный жарой, толчеей, борьбой за существование и сознанием необходимости как следует развлечься за крошечные праздничные выходные, а здесь, окруженные шуршанием пальмовых листьев и звуками «Let It Be» в исполнении Ричарда Клайдермана, развалились в плетеных креслах мы – представители привилегированного класса. Я чокнулась пузатым коньячным бокалом с наполненным ракы стаканом Фикрета. Видеть, что он тоже пьет, было приятно, но я ничего не сказала. На всякий случай. Про то, что йоги не пьют спиртное, не стала ему напоминать. Нам и так хорошо. Хорошо нам.

– Ну что, рассказывай, брат. Где ты пропадал с самого утра?

Мы оба сидели, повернувшись к морю. Это хорошо. Я в тот момент не в силах была выдержать напряжение разговора лицом к лицу. При мысли о том, что Бурак сел на пароход и уехал, я испытывала резкую боль.

Или это было оттого, что Уфук не звонит? Не знаю. Но в мое сердце словно вонзался маленький, но очень острый нож. Не уверена, как он называется. Стилет? Стамеска? В общем, такой ножик для тонкой резьбы по дереву.

– Я ездил в Мачку.

В Мачку? К нам домой? Уфук? Фикрет ездил к Уфуку? Но Уфук сейчас не в Мачке. Он ушел и не вернулся. Стилет сделал еще один надрез и замер.

– В ту Мачку, что рядом с Трабзоном.

Мои глаза, должно быть, широко распахнулись от удивления. Фикрет пояснил:

– Ты знала, что бабушка и Садык-уста родились и выросли в трабзонской Мачке?

Я порылась в памяти. Было ли мне это известно? Похоже, да. Я слышала какие-то разговоры о черноморском побережье, но о какой провинции шла речь? То ли Трабзон, то ли Самсун, то ли Ризе. Я не забивала себе этим голову. Когда покупали дом на острове, продали что-то там. Участок земли? Нет, вроде особняк. Но все это было тогда, когда ни я, ни даже мама еще не родились. Продали особняк и купили этот дом. Бабушка тогда только-только вышла замуж. Хорошо, но что там забыл Фикрет? Нет, этот глупый вопрос я не буду задавать. Брат увлекся генеалогией, решил раскопать корни нашего семейного древа, разузнать побольше о прадеде по имени Нури – и вот, пожалуйста, на второй день праздника берет и отправляется в Трабзон. Вот уж кто настоящий фрукт. Я немного ему завидовала. Делает что хочет, не заботясь о том, решат другие, что он спятил, или нет. Втемяшилось ему что-то в голову – и он упорно добивается своей цели. Не сворачивая с пути.

– Утром уехал и уже вернулся?

Фикрет кивнул. Отхлебнул ракы, потом еще раз. Пей, Фикрет, пей. Посмотрим, что у тебя за душой.

– Прошлой ночью я никак не мог уснуть. Вы спустились на причал, разговаривали, смеялись. Но в моей голове звучали другие голоса. Мной владело неотвязное ощущение, что еще чуть-чуть и я разгадаю головоломку. Только если мне удастся это сделать, я обрету покой. Разгадка была у меня перед самым носом. Я это чувствовал, но никак не мог собрать воедино кусочки пазла. Они были разбросаны вокруг меня. Второй и третий я мог соединить. И все равно полной картины не видел. Все время чего-то не хватало.

– Чего же?

Фикрет шевельнулся в своем плетеном кресле, повернулся ко мне. Глаза у него здорово покраснели.

– Тебе в самом деле интересно?

Если воспримешь мои слова всерьез и не будешь подшучивать надо мной, тогда расскажу – вот что он имел в виду. А рассказать ему очень хотелось, просто душа горела. Потому он и Бурака всё никак не мог отпустить. Но Бурак уехал. Еще один удар стилета. Глубокий вдох. Глоток коньяка. Мягкий, теплый. Лекарство от любого горя.

– Конечно.

Рассказывай, Фикрет. Отвлеки меня от моих собственных мыслей, чтобы этот нож перестал кромсать мое сердце. Давай, переключи мое внимание на свои черноморские истории, на семейные наши тайны, о которых мы поклялись не говорить, хотя даже не знаем, в чем они заключаются. Поведай о том, что творилось давным-давно за закрытыми дверями.

Фикрет достал из кармана кулек с леблеби, положил горстку в рот и откинулся на спинку кресла.

– Вот смотри… Вчера утром, за завтраком, когда Бурак спросил у бабушки что-то о ее детстве, они с Садыком поспорили. Ты обратила на это внимание?

– Они?

– Бабушка