– Если вы воображаете, будто я… пришла к согласию с мистером Тавернером, то вы ошибаетесь! – заявила она. – Я не намерена выходить за него замуж!

Он взглянул на нее сверху вниз, и на мгновение ей показалось, будто он собирается что-то сказать. Но тут к ним подошла миссис Скаттергуд, и возможность была упущена. Граф сопроводил обеих дам к экипажу, и лишь при расставании мисс Тавернер смогла сказать:

– Я хотела поблагодарить вас, лорд Уорт, за ваше согласие на брак Перегрина.

– Вам не за что благодарить меня, – коротко ответил он, поклонился и отступил в сторону, позволяя экипажу проехать.

Вопрос о том, почему она так стремилась сообщить своему опекуну, что не собирается выходить замуж за мистера Бернарда Тавернера, еще долго занимал Джудит. Но, даже если ответ на эту загадку и пришел ей в голову, она отказалась признать его единственно правильным, а, поскольку другого у нее не было, то ей пришлось убедить себя: всему виной вполне простительное в тот момент волнение.

Миссис Скаттергуд, заметив, что ее подопечная пребывает в подавленном настроении, решила: девушка с грустью и опаской ожидает свадьбы своего брата. Дуэнья принялась по мере сил развлекать Джудит, заявив, что останется с ней до тех пор, пока ее общество той не прискучит, и предсказывая многочисленные приятные визиты к молодой паре в Беверли. Но правда заключалась в другом: мисс Тавернер угнетало не столько приближающееся бракосочетание Перегрина, сколько мысль о собственной грядущей свободе. Она не понимала, что с ней происходит. Лорд Уорт был сущим тираном, несносным и невыносимым, но он управлял состоянием Джудит к полному ее восхищению, а еще избавился от многочисленных претендентов на ее руку с таким изяществом, о котором сама она и мечтать не могла. Она готова была спорить с ним, могла ненавидеть его вмешательство в собственные дела, но, когда он был рядом, испытывала такую уверенность в собственной безопасности, о которой и не подозревала до тех пор, пока не возникла реальная перспектива лишиться ее. А когда он не вел себя властно и насмешливо, то вдруг оказывался очень добр к ней. Он дал ей рецепт нюхательного табака, позволил управлять своими серыми в яблоках лошадьми и пригласил погостить в собственном доме. Вплоть до того досадного происшествия в Какфилде он ей очень нравился. Естественно, она более не сможет полюбить его после того, как он столь несносно вел себя в тот злополучный день, но, несмотря на это, мысль о том, что уже совсем скоро она сможет забыть о существовании графа, произвела на девушку чрезвычайно угнетающее действие, и она едва сдержалась, чтобы не расплакаться. А если в качестве альтернативы он намерен выдать ее замуж за своего брата, то очень скоро поймет, как крупно ошибся. Джудит уже потихоньку рисовала себе мрачные перспективы остаться старой девой.

А пока она продолжала принимать участие во всех увеселениях, которые своим гостям предлагал Брайтон, швыряла деньгами направо и налево и даже на пару дней съездила вместе с Перегрином в Уортинг. Подобный опыт Джудит повторять более не намеревалась, поскольку, хотя и воздавала сэру Джеффри должное, восхищалась материнской добротой леди Фэйрфорд, зрелище двух счастливых влюбленных не способствовало поднятию настроения девушки. После этого первого и последнего визита Джудит решительно отклоняла все прочие приглашения, а когда Перегрин стал особенно настойчиво уговаривать ее присоединиться к нему, насмешливо ответила: теперь у него наконец есть грум, который знает, с какой стороны следует подходить к лошади, поэтому она может без опаски отпускать своего брата.

Перегрин выразил шумный протест против столь беспардонной клеветы на искусство его кучера, но потом, под нажимом, все-таки признал: Тайлер оказался куда лучшим грумом, нежели Хинксон, изначально не пользовавшийся расположением мисс Тавернер. Она считала его (если воспользоваться оборотом речи, к которому прибег мистер Фитцджон) криворуким, а его квадратное лицо уличного драчуна вызывало у нее даже более стойкое отвращение, чем грубые манеры Хинксона. А вот грум мистера Тавернера пришелся ей по вкусу. Он знал свое дело, был вполне способен управиться с упряжкой и не только вел себя уважительно, но и не забивал своему молодому хозяину голову байками о ринге – очередной недостаток Хинксона, вызывавший у мисс Тавернер неприкрытое раздражение. Она без колебаний приписывала пагубному влиянию Хинксона такие услышанные ею от Перегрина словечки, как «пятерня», «откупорить ему бутылку», «дать в торец», «расшибить башку», и надеялась, что превосходство нового грума, в конце концов, отучит его во всем полагаться на Хинксона.

Хинксон, чего и следовало ожидать, отнесся к появлению Тайлера без особого восторга и старался под любым предлогом не дать ему поехать в Уортинг вместо себя. От своего собственного грума Джудит узнала – в конюшне полным ходом идет чуть ли не война, поскольку Хинксон, не отличаясь мягкостью натуры, всегда готов был пустить в ход кулаки, подозревая коллег в стремлении избавиться от него. Джудит, упомянув об этом в разговоре с братом, посоветовала ему вообще рассчитать драчуна, но он лишь рассмеялся в ответ, заявив, что она предубеждена против него. Ей ничего не оставалось, как признать его правоту. Она не любила Хинксона и не доверяла ему, а его лицо, покрытое шрамами, с неоднократно сломанным носом, казалось ей злодейским. Но даже когда однажды в четверг Тайлер подал тильбюри для поездки в Уортинг вместо Хинксона, накануне перебравшего Синей Руины[105] в таверне по соседству, то и это возмутительное происшествие не заставило Перегрина заявить, что он непременно уволит бездельника.

– Знаешь, в конце концов, он впервые наклюкался на моей памяти! Голяк[106] время от времени всех нас укладывает под стол, Джу.

– Перестань использовать этот ужасный жаргон! Только что ты говорил, будто он перебрал какой-то Синей Руины.

– Это одно и то же, – ухмыльнулся Перегрин. – Его можно назвать и «Вспышкой Молнии», и «Старым Томом». Это означает джин, моя дорогая.

Перегрин засмеялся при виде явственного отвращения, проступившего на лице сестры, небрежно приобнял ее за плечи и, бросив взгляд на часы, воскликнул: уже начало четвертого, и ему пора выезжать. Единственным небольшим утешением для нее стало осознание того, что он отправился в путь в сопровождении умелого грума, а не того неуклюжего громилы, который уместнее выглядел бы на боксерском ринге.

Дорога на Уортинг пролегала через деревушку Хоув, вела мимо развалин Олдрингтона и невысоких утесов к Нью-Шорхему и Лэнсингу, оставляя позади Сомптинг и Броудвотер. Проехав Стейн, Перегрин неспешно покатил по Ист-Клифф и, только миновав гостиницу «Старая шхуна», уже собрался отпустить вожжи, чтобы дать волю своим лошадкам, как вдруг из-за угла Уэст-стрит на полном ходу вылетел легкий фаэтон, а его кучер, заметив Перегрина, натянул поводья, подавая юноше знак остановиться.

Перегрин послушно остановился рядом с фаэтоном, втайне надеясь, что опекун не задержит его надолго.