пес казначейства и, естественно, считает своим долгом следить за тем, чтобы казначейство получало каждый пенни от своих должников... Похоже, он также думает, что если мы сохраним все эти векселя, которые нам должны маленькие страны по всей Европе, то тот факт, что мы держим эти векселя, обеспечит нам своего рода удушающий политический контроль".

Это была крайне недальновидная позиция, которая накладывала отпечаток на мировые финансы в течение целого поколения. Гора долгов тормозила мировую торговлю, подрывала политическое лидерство и отравляла отношения между западными странами. Столкнувшись с упрямством Вашингтона, Дом Морганов и Бен Стронг нехотя посоветовали своим британским друзьям урегулировать вопрос о долге с Вашингтоном. После встреч Меллона и Стэнли Болдуина, канцлера казначейства, британцы согласились на выплаты, растянувшиеся на 62 года. Но они не приняли это издевательство с радостью. Когда премьер-министр Бонар Лоу узнал об условиях от Стэнли Болдуина, он просто завыл от ярости. Этот вопрос будет муссироваться на протяжении всего межвоенного периода, ставя Morgans под перекрестный огонь Вашингтона и Уайтхолла. В то же время невозможность списания союзнических долгов означала, что Дом Морганов должен был занять жесткую позицию в отношении репараций Германии. Ведь если немцы не выплатят репарации союзникам, то как союзники расплатятся с Вашингтоном? Так возникла разрушительная карусель долгов, которая вращалась все быстрее и быстрее, пока в 1930-х годах вся система не рухнула.

Если поначалу Вашингтон требовал контроля над иностранными кредитами из опасений за военный долг союзников, то вскоре он привык пользоваться своими новыми полномочиями. Эта договоренность оказалась неожиданно долговечной: процедура настолько укоренилась, что J. P. Morgan and Company информировала о ее работе приходящие администрации Кулиджа и Гувера. Позже, в качестве примечательного свидетельства связей между правительством и банкирами в эпоху дипломатии, Том Ламонт категорически заявит, что ни один крупный кредит 1920-х гг. не был предоставлен без молчаливого согласия Вашингтона. Грань между политикой и финансами то размывалась, то исчезала. Знатоки, интерпретировавшие действия Моргана как зеркало официальной политики, редко ошибались.

Если впоследствии эта договоренность и потерпела крах в результате упреков, то начиналась она в духе взаимной выгоды. Прикрываясь банками Уолл-стрит, правительство могло снять с себя ответственность за одобрение или отказ в предоставлении кредитов. Банки, в свою очередь, рассматривали это как договор о безопасности, обязывающий правительство защищать кредиты, выданные под его эгидой. Кроме того, банки получали от правительства оперативную информацию о странах-должниках. По мере превращения США в страну-кредитора Уолл-стрит столкнулся с извечной проблемой - как заставить суверенные государства платить. Казалось бы, Вашингтон должен был найти решение.

С процессом пересмотра Хардинга возникло представление - никогда не выраженное явно, но всегда присутствовавшее - о наличии государственной страховочной сетки, которая поймает инвесторов, сорвавшихся с высокой проволоки. По словам Ламонта, правительственная печать одобрения "привела многих американских инвесторов к тому, что они стали размещать крупные иностранные эмиссии на сайте под впечатлением, независимо от того, было это заявлено или нет, что правительство одобрило выпуск, иначе он не мог быть осуществлен". Такая схема способствовала принятию желаемого за действительное и избавляла банкиров от неприятных мыслей о том, что может произойти в случае дефолта. Негласно предлагалось отказаться от тщательного изучения стран-должников. В 1920-е годы Уолл-стрит действовала под защитой государства, которая оказалась иллюзорной. Но пока оно длилось, оно создавало такое опьянение, какого улица еще не знала, и способствовало началу десятилетия мечтаний, которое закончилось крахом 1929 года.

 

ГЛАВА 12. ОДИССЕЯ

 

Ничто так не символизировало послевоенное превосходство Дома Морганов и его слияние с американской политикой в эпоху дипломатии, как его новое видное положение на Дальнем Востоке. Сначала банк пришел в Азию по указанию правительства, неохотно присоединившись к китайскому консорциуму. Затем Уильям Дженнингс Брайан осудил такое иностранное "вмешательство", и группа была распущена. Но мировая война, усилив Америку и ослабив Европу на Тихом океане, искусила государственного секретаря Роберта Лансинга новыми регионами. В 1919 г., получив отпор от собственного министерства финансов, он вместо этого воскресил китайскую группу частных банкиров. Джек Морган заметил: "Но мистер Лансинг, мистер Брайан просил нас воздержаться". Лансинг, устыдившись, признал поразительный разворот политики.

Во втором китайском консорциуме Том Ламонт исполнил роль председателя, которая ранее досталась Гарри Дэвисону. В декабре 1919 г. Ламонт пришел в Белый дом за своими распоряжениями и застал своего кумира Вудро Вильсона прикованным к инвалидному креслу. Во время трогательного прощания президента выкатили на солнечный свет из широкого эркера. Спокойный и задумчивый, даже подшучивающий над своей инвалидностью, он надеялся, что Ламонту удастся примирить разногласия между двумя соперничающими правительствами, борющимися за контроль над Китаем. После революции 1911 года власть была разделена между официальным правительством в Пекине и националистическим правительством в Кантоне, а в Маньчжурии правили военачальники. С точки зрения банкиров, этот разделенный Китай был не менее рискованным, чем маньчжурская династия, поскольку в нем по-прежнему не было конечного гаранта долга, не было государственного фундамента, на который можно было бы опираться при выдаче кредитов.

В 1920 г. Ламонт отправился с миссией на Дальний Восток, чтобы выяснить, не настало ли время для китайских займов. С холодной осторожностью он проехал через Китай, охваченный забастовками и студенческими бунтами, вызванными агрессивными действиями Японии в Маньчжурии. Студенты были возмущены Версальским договором, который, казалось, ратифицировал захват Японией немецких владений в Китае во время войны. Ламонт оказался втянутым в китайско-японское соперничество. Проявив дипломатический такт и беспристрастность, он включил в свой маршрут поездку в Токио. Во время этой поездки в 1920 г. Ламонт передвигался с королевской помпой и пышностью, позаимствовав кое-что из книги Пьерпонта. Каждое утро в Пекине он принимал местных купцов, которые привозили в его отель караваны верблюдов, груженных дорогими товарами - мехами, коврами, шелком, нефритом и фарфором.

Ламонта преследовали не только продавцы. Японцы пустили по его следу шпионов - настолько бессовестных, что они забронировали номера по обе стороны от его гостиничного номера. Бесстрашный Ламонт держал под рукой один-единственный предмет - кодовую книгу для расшифровки телеграмм Моргана. Его секретарь не обладал подобным хладнокровием. Позже Ламонт писал: "Хотя я считал это излишней предосторожностью, мой секретарь всегда брал [кодовую книгу] с собой в постель и настаивал на том, чтобы спать с заряженным револьвером под подушкой". Впоследствии, читая телеграмму в поезде, Ламонт обнаружил японского шпиона, который пытался заглянуть ему через плечо. Он избавил этого человека от страданий, просто передав ему сообщение.

Сообщения о визите Ламонта вызвали у националистов опасения, что иностранные банкиры попытаются установить новый финансовый протекторат над Китаем. Его приезд вызвал протест в связи с демонстрациями