обронили жизненно важную деталь Самоходной Развалюхи – от Таскиги и до конца пути мы ехали без посредства аккумулятора. Он аккуратно и незаметно выскочил из автомобиля. И после этого – если бы мы остановились хотя бы на миг и заглушили мотор, не было бы в нашем распоряжении силы, которая запустила бы его снова.

Говорили мы теперь мало. Разъезжаясь с другими машинами, мы вытягивали шеи, выглядывая знакомые лица. Зельда внезапно расплакалась, расплакалась потому, что все было таким же, как раньше, и совсем другим. Плакала она из-за собственной переменчивости и из-за переменчивости времени. А потом в картину, которая ни на миг не оставалась прежней, вплыл городок, притаившийся под сенью своих деревьев, – так он прятался от жары.

В тот же миг на глаза мне попалась самая, наверное, нелепая из всех виденных мною вывесок. Это была колоссальная, выцветшая, облупившаяся штуковина, которая свисала, держась на одном ушке, с покривившегося столба у дороги. Почти нечитаемые буквы, неравномерно усеянные перегоревшими лампочками, возвещали, что перед нами

МОНТГОМЕРИ

«Ваша возможность»

Мы были в Монтгомери – и это было невероятно, от этого захватывало дух. В путешествии на поезде есть определенная убедительность. От одного края загадочной пропасти до другого перекинуты мостики сна. Ощущаешь, что перемещение с места на место внятным образом произошло в ночи, – нам же теперь трудно было поверить, что путь, пройденный за один день, плотно смыкался с путем, пройденным за другой, и в итоге привел нас сюда. Да, Монтгомери тоже находился на равнине, пусть и иной, и мы вкатились в него, прямиком на Декстер-авеню – будто то была одна из улиц Вестпорта!

Шел пятый час пополудни. Мы не сомневались, что судья и миссис Сейр сидят на веранде. Сердца наши безуханно отстукивали – тысяча двести миль! «А, привет!» – скажем мы – и сохраним полное спокойствие? Или прямо на месте упадем в обморок? Или может, Самоходная Развалюха рассыплется в прах прямо перед нашими глазами? Как можно выразить немыслимое воодушевление от нашего успеха – и нежданную грусть, навеянную концом пути, самим югом, нашим общим прошлым, связанным с этим городом.

Мы завернули за последний угол и дружно вытянули головы, чтобы видеть дальше. Мы остановились перед Зельдиным домом.

На веранде было пусто. Лихорадочно нашарив дверные ручки, мы выскочили из машины и подбежали к ступеням. Я тут же заметил полдюжины лежавших на веранде газет, свернутых в цилиндрики для быстроты доставки, и в голове у меня родилось страшное подозрение. Зельда стояла у запертой двери, положив ладонь на ручку.

– Да как же так? – воскликнула она. – Закрыто! Да как же так, закрыто!

Меня точно поразило громом.

– Закрыто! – В голосе ее звучали нотки отчаяния. – Их нет!

Я подергал дверь. Пересчитал газеты.

– Их уже три дня нет.

– Какой ужас!

Губы у нее дрожали. Я попытался хоть как-то ее обнадежить:

– Может быть, они уехали за город или еще куда. Завтра вернутся.

Вот только жалюзи были опущены. Вид у дома был опустелый.

– Как же так – мой родной дом заперт!

В голосе звучало неверие и почти отчаяние.

Тут с лужайки раздался женский голос – Зельда обернулась и узнала соседку.

– Зельда Сейр, что ты здесь делаешь?

– Мой дом заперт! – напористо проговорила Зельда. – В чем дело?

– В чем? – с легким удивлением воскликнула дама. – Да в том, что судья и миссис Сейр в воскресенье вечером уехали в Коннектикут. Я думала, они хотят устроить вам сюрприз. Зельда, дитя мое, неужели ты приехала сюда в автомобиле?

Зельда внезапно осела на ступеньку и прижалась головой к столбу веранды.

– По крайней мере, они так сказали, – продолжала дама в голубом. – Сказали, что едут устроить вам сюрприз.

В этом они преуспели – но какой ценой!

Итак, мы были у цели. Я до сих пор гадаю, стоит ли подобное путешествие потраченного на него энтузиазма и растерянных в дороге иллюзий. Только очень молодые и очень старые люди могут позволить себе такие непомерные ожидания и такие горькие разочарования. И если вы спросите меня, согласился ли бы я проделать это снова, я бы с железной твердостью ответил «нет».

Хотя – в последнее время я заметил за собой склонность покупать карты большого масштаба и раздумывать над ними, расспрашивать в автомастерских, каково в разных краях состояние дорог; иногда, сразу перед тем, как скует меня сон, перед мысленным взором моим проносятся сияющие Мекки, и я рассказываю Зельде о белых, обсаженных деревьями дорогах, бегущих меж зеленых полей в сторону зачарованной страны заката. У нас теперь хорошая машина – совсем не «экспенсо» и никакая не Самоходная Развалюха, – мы смотрим на нее и гадаем, достаточно ли в ней прочности и мощи, чтобы взбираться на горы и пересекать потоки, как та, прежняя. А если кто-то спрашивает теперь нашего мнения, мы всегда отвечаем, что нет машины лучше, чем добрый старый «экспенсо»…

Но время уже позднее, пора завершать мой рассказ. Когда разразилась катастрофа, мы попробовали завести мотор, чтобы доехать до дома Зельдиной сестры, и тут обнаружили, что аккумулятора больше нет. Несколько недель спустя мы совершенно случайно узнали, что его увечные останки были обнаружены в Таскиги. Утрата аккумулятора стала последним ударом, и на некоторое время мир предстал нам в черном свете. Но тем временем по городу полетел слух о возвращении Зельды, и через несколько минут к дому начали подъезжать автомобили, а вокруг закружились знакомые лица – обрадованные, изумленные, сочувственные, но все без исключения – озаренные искренней радостью по поводу ее приезда. Так что разочарование наше постепенно поблекло и растворилось вдали, как и все прочее.

Мы продали Самоходную Развалюху тут же в Монтгомери – а в Вестпорт, предсказуемо, решили вернуться на поезде. О дальнейшей истории Развалюхи я знаю меньше, чем хотел бы. От человека, слегка мне знакомого, она перешла к другому, совсем незнакомому, и я потерял ее из виду. Но – кто знает? Может, она и поныне трюхает между Дарэмом и Гринсборо, а стойкий Лазарь наконец-то возлежит сзади в качестве запаски. Может, теперь она более предсказуема, но все так же крепка, по-прежнему надувает механиков и распугивает грабителей в болотах Виргинии. А может, ее разобрали на части, она утратила свой изначальный облик и свою смертную душу – или погибла в огне, или канула в морской пучине. Но моя приязнь к тебе, Самоходная Развалюха, остается неизменной – к тебе и полустершимся из памяти затеям, которыми была расцвечена моя юность, – они озаряли светом надежд и