мир стал черным, как смерть. Негодяй подошел к Зельде – его свежепродемонстрированное превосходство надо мной вынуждало ее к вежливости – и, сбив ее с толку несколькими незначащими замечаниями, заявил:

– Очень жаль, что такой красивой девушке позволяют вот так одеваться.

Он смотрел на ее брючки. В голосе его звучали полвека провинциализма; то был обычный нигилизм белых бедняков – который тем не менее переполнил меня беспомощным и бессловесным гневом. Впрочем, невозмутимость Зельды перед лицом подобного обвинения его, видимо, обескуражила. Он слишком уж понадеялся на свое моральное превосходство надо мной; словом, больше он ее не трогал. А если бы тронул, полагаю, его ждала бы та же судьба, что и двух старых клуш из Кларксвиля.

В конце концов мы выбрались из мастерской. Колесо больше не «отваливалось изнутри»; шумы прекратились, в машине царил безмятежный покой. Доверившись доктору Джонсу, мы покатили к югу через Северную Каролину. Достигли Дарэма, где зарядил дождь, – по этой причине мы забыли отпраздновать тот факт, что оставили за спиной шестьсот миль и были на полпути к Монтгомери. Мы съели великолепный арбуз, и это несколько подняло нам настроение – однако никак не удавалось полностью отрешиться от того факта, что, пока на Зельде были ее брючки, местные мужланы взирали на нас с холодным неодобрительным превосходством – мол, «чудаки» какие-то. Мы находились в Каролине, но отказывались вести себя как добропорядочные каролинцы.

После Дарэма снова вышло солнце и всей своей силой обрушилось на худшие дороги в мире. Вот только здесь это были лучшие дороги, в чем нас дружно заверили доктор Джонс и долговязый желтокожий негр с зелеными глазами, встреченный между Дарэмом и Гринсборо. В таком случае на других дорогах, видимо, стояли надолбы, обмотанные колючей проволокой. Представьте себе бесконечный каменистый овраг, то и дело дыбящийся непреодолимыми всхолмиями с уклоном в шестьдесят градусов, дно которого покрыто серой жижей глубиной от дюйма до фута, перемешанной с липкой глиной, по консистенции напоминающей холодную сметану, а по приставучести – самый крепкий клей; если вам приходилось водить санитарную машину по разбомбленным дорогам Франции и вы в состоянии представить себе все изъяны, какие можно встретить на этих дорогах на протяжении сорока миль, тогда вы в силах составить некоторое представление о дорогах северной части штата Северная Каролина.

Мы с необоримым упорством дергали влево и дергали вправо, а случалось, что и в обоих направлениях сразу; мы с воем всползали вверх и бесшабашно ухали вниз. Мы преодолевали участки, на которые нормальный хозяин не пустил бы и молодой танк. Через некоторое время нам стали попадаться и другие путешественники – дряхлые колымаги по брюхо в грязи, увязшие настолько, что видны были только глаза водителя; колымаги, ехавшие по колеям глубоким, как могилы, и широким, как пешеходные тропы; и самое трагическое – пузыри на тех местах, где колымаги только что полностью и навечно ушли под воду вместе со своими бесстрашными экипажами.

– Как там впереди, лучше? – неизменно орали нам водители – вернее, те, у кого рты еще оставались над поверхностью; я неизменно отвечал: «Хуже!»

И был не прав, потому что чем дальше мы забирались, тем хуже становилась дорога. Впервые в жизни я ощутил некоторую гордость за Самоходную Развалюху. Да, она отличалась некоторой непредсказуемостью, однако обладала широкоплечей устойчивостью и несокрушимым стоицизмом перед лицом любого материального препятствия. Она преодолевала пропасти и пересекала мутные потоки, которые оказались бы не по силам более мелкому и легкому автомобилю.

Поводов для радостных предвкушений у нас, строго говоря, не осталось. Образ персиков и печенья поблек; перспектива «сделать сюрприз родителям» уже была умучена в разговорах до медленной смерти; саквояжи наши распирало грязное белье, а также грязь восьми штатов и одного округа. А кроме того, у нас заканчивались деньги.

Строго говоря, у нас еще оставалось двадцать пять долларов и горстка бурых и серебряных монеток. Отправляя в вашингтонский банк распоряжение, я с неоправданным оптимизмом затребовал, чтобы перевод нам выслали не в северно-каролинский Гринсборо – а к нему-то мы как раз и приближались, – но в южно-каролинский Гринвиль, до которого было еще двести миль ходу.

В сумерках мы прибыли в Гринсборо, который имел предложить нам отель «О. Генри», претенциозное заведение, при виде которого Зельда все же накинула юбку поверх брючек. На сей раз я дал механику указание не осматривать Самоходную Развалюху – ни в коем случае, вообще не смотреть на нее с близкого расстояния. Ведь, если в ней что-то и оказалось бы не так, платить за починку нам все равно было нечем. Так что мы предпочли оставаться в неведении. После этого приняли ванну – вода была красноватого цвета, благодаря чему в ванне образовался приятный буроватый налет, – и плотно поужинали. На ужин, плюс чаевые, ушло четыре с половиной доллара из нашего запаса, но мы так устали, что нам уже было все равно.

Часть третья

VIII

Гринвиль или голод! Самоходная Развалюха глянула на нас с упреком в фарах, как будто понимала, что ее надули, лишив привычного врачебного осмотра. Мы объяснили ей, что счета за наш и ее постой, за масло и бензин, за наш завтрак, плюс чаевые негру оставили нас всего с шестью долларами и тридцатью центами в кармане.

Солнце искрилось, и было всего лишь половина девятого.

– Такая радость, что здесь дороги хорошие, – сказала Зельда. – Проедем двести миль до вечера. Мы ведь еще ни разу так рано не выезжали.

Коварные дороги! – здесь они были выложены клинкером – видимо, в попытке загладить вину за давешние овраги.

– Дави на газ! – настаивала Зельда.

– Я как раз собирался это сделать.

Две сотни миль до денег, две сотни миль до новых шин, починки, крова и пищи.

Словом, я надавил. Впервые я проверял скоростные качества Самоходной Развалюхи – Бостонская почтовая дорога всегда была забита гигантскими грузовиками, так что разгоняться там мне представлялось опасным. А здесь – перед нами расстилалось, вводя в соблазн, гладкое клинкерное полотно, и впереди не было ни единой машины, ни единого автобуса, никаких перекрестков и поворотов. Стрелка на спидометре постепенно добралась до сорока, до пятидесяти, поползла к пятидесяти пяти, помедлила на пятидесяти трех, а потом, будто передумав, разом прыгнула на шестьдесят два.

– Ты давишь на газ?

– Давлю.

– На аэроплане все-таки лучше, – загадочно изрекла Зельда.

Я приберегал ресурс скорости до последнего, но при этих словах пришлось вдавить педаль акселератора в самый пол. Самоходная Развалюха так и подпрыгнула