и разом ускорилась – мы почти что летели, стрелка спидометра переместилась на шестьдесят четыре, потом, шаг за шагом, с боем продвинулась до семидесяти четырех и там и остановилась, время от времени добираясь до семидесяти пяти на легких уклонах, а на подъемах отползая на семьдесят три.

Выходило, что на такой скорости мы доберемся до Монтгомери к половине пятого – просто невероятно, – разумеется, всю дорогу так не выйдет – мы ведь собирались быть в Монтгомери не раньше послезавтра, – но все же – и ветер ревел, а дорога перед нами сжималась будто резиновое колечко, – и в какой-то момент мне показалось, что сейчас мимо пролетит одно из колес или спицы в нем хрустнут, точно яичная скорлупа, – и в ином мире…

Прошло десять минут, пятнадцать. Дорога, совершенно свободная от транспорта, уходила в бесконечность. Почти не сбавляя скорости, мы проехали, наверное, миль двадцать. Я уже воображал себе, что такое вот шоссе тянется от самого Вестпорта до Монтгомери. Я воображал, что сижу за рулем самого быстрого автомобиля в истории, что он мчится со скоростью трех миль в минуту. На такой скорости мы могли бы выехать из Вестпорта после обеда и прибыть в Монтгомери к ужину…

Через некоторое время стремительность нашей гонки начала меня утомлять. У меня возникли подозрения, что милях в двух впереди может оказаться поворот, и я, сняв ногу с акселератора, снизил скорость до сорока миль в час – теперь казалось, что мы буквально ползем. В этот момент я различил некий новый звук, настойчивый и неприятный, отчетливый и отличный от звука нашего мотора. И в тот же момент Зельда обернулась.

– О боже! – воскликнула она. – Полицейский на мотоцикле!

Я попытался как можно незаметнее снизить скорость до скромных тридцати миль в час. Однако лицедейство мое оказалось неубедительно – и столь же бессмысленно, как и начатки невинного изумления, которые я изобразил, когда полицейский поравнялся с нами и приветствовал меня продолжительным хмыканьем. По его требованию я остановился окончательно.

– Ну! – произнес он, свирепо оскалившись.

– Ну? – находчиво откликнулся я.

У меня было такое чувство, что сейчас полагалось бы угостить его спиртным или как минимум конфеткой, – вот только у меня ничего такого не было.

– Гнали со скоростью семьдесят миль в час, так?

Вместо того чтобы его поправить, я в ужасе вскинул брови и укоризненно воскликнул, делая вид, что не верю собственным ушам:

– Семьдесят миль в час?

– Семьдесят миль в час, – передразнил он. – Разворачивайтесь и давайте за мной в участок.

– Инспектор, – сказал я отрывисто. – Мы спешим. Мы…

– Вижу, что спешите. Я по своему спидометру заметил, как вы гнали.

– Мы… мы просто ужасно спешим! – стоял на своем я, лихорадочно думая про шесть долларов тридцать центов в кармане.

А если штраф составляет десять долларов? Нам что, томиться в тюрьме? По спине прошел холодок.

– Есть какой-то другой выход?

– Ну, – проговорил он уклончиво, – штраф за первое нарушение скоростного режима составляет пять долларов. Не хотите ехать в участок – можете дать мне пятерку, а я передам ее судье.

У меня возникли подозрения, что мы совершаем нечто противозаконное: не видать судье этих денег как своих ушей. Однако в то, что штраф именно таков, а может, и больше, я верил – а возвращение в участок грозило пустой тратой бензина и времени. Так что я протянул стражу дорог драгоценную купюру; он поблагодарил меня, приподнял шляпу и умчался прочь.

– И сколько у нас осталось денег? – сварливо поинтересовалась Зельда.

– Доллар и тридцать центов.

– Зря ты сбросил скорость – он бы нас не догнал.

– Рано или поздно ее пришлось бы сбросить. Или он позвонил бы на пост впереди, или бы стал стрелять по колесам.

– Вряд ли бы они от этого стали сильно хуже.

Путь между пятью долларами и Шарлоттом прошел в ледяном молчании.

В Шарлотте мы пообедали. Потратили мы на обед тридцать центов, а доллар сберегли на крайний случай. Зельда съела мороженое, хот-дог и шоколадку с орехами. Я переварил дежурное блюдо за пятнадцать центов, которое стояло в кафе на стойке и по непонятной причине именовалось «мясом с картофелем». Поникнув еще сильнее, мы покинули Шарлотт и выехали на дорогу на Гринвиль – вернее, не выехали на дорогу на Гринвиль. Опус доктора Джонса делался все невнятнее, по каковой причине мы двинулись обратно в сторону Нью-Йорка – и в блаженном неведении катили целых двенадцать миль. К этому моменту примирить дорогу с путеводителем сделалось решительно невозможно, хотя мы условно приняли деревья за телеграфные столбы, а вместо школьных зданий отсчитывали столбы верстовые. Мы начинали нервничать. Переговорили с фермером. Он рассмеялся и сказал, что обязательно расскажет об этом жене.

Все это сильно обескураживало. Мы еще раз проехали через Шарлотт – он показался нам даже непривлекательнее, чем раньше. А потом, едва выехав за его пределы, мы вдруг обнаружили, что вроде бы гладкая дорога неожиданно пошла ухабами. Я вышел, исполненный подозрений: ну конечно, Геркулес испустил дух.

Я поставил запасное колесо, с новой шиной, но, едва оно коснулось земли, треснула одна из спиц. Ситуация была аховая: имелось целое колесо и целая покрышка, но поврозь. Ах, только бы колесо продержалось до ближайшей мастерской, только бы механик согласился все сделать за один доллар!

На черепашьей скорости десять миль в час – такими темпами до Монтгомери мы бы добрались за шесть дней – мы к трем пополудни дотащились до сельской автомастерской. Мы окончательно пали духом. Я объяснил владельцу, что нам нужно, а когда я закончил, он назвал цену. А стоить это будет – тут у нас перехватило дыхание – один доллар.

До Гринвиля по-прежнему оставалось сто миль к югу. Чуть-чуть не хватит бензина, еще раз проколем колесо – и нам конец.

А потом, в пяти милях от границы с Южной Каролиной, нас ждало полное отмщение за то унижение, что нам пришлось претерпеть накануне от высокомерного и высоконравственного владельца «экспенсо». Было очень правильно, что отмщение свершилось именно в Северной Каролине, – произойди это на десять миль дальше к югу, в соседнем штате, на моей душе навеки остался бы шрам от того оскорбления. Теперь же я не держу на обидчика никакого зла.

Началась эта история столь же обыденно, как и катастрофа накануне. Самоходная Развалюха внезапно разоралась и раскапризничалась, вынудив меня остановиться.

– Что там такое? – В Зельдином голосе звенела тревога. – У нас опять отлетает колесо?

– Мне кажется, что-то с мотором.

– Он тоже отлетает?

– Не знаю. По-моему, он глохнет.

Ради приличия я