ниже духовного Царства. (То, что она называет духом, есть лишь практический ум, дар изобретательства инструментов, пусть даже в высшей степени совершённых.) Там, в низшем царстве природы, прометеевский человек гибнет от ее законов. Ведь если человек ощущает себя только материальным существом и уничтожает в себе вечное, он утрачивает дистанцию от вещного мира, попадает в его переплетения, становится куском материи в материальном мире, простой массой, подавляемой большей массой. Он выпускает из своих рук то единственное, что отличает его от всех других существ, – Божественно-духовное начало, возможность свободы. Воспринимая мир как машину, он поначалу считал себя не винтиком, крутящимся в ней, а машинистом, управляющим ею. Этот новый взгляд на мир возбуждал в нем чувство собственного всемогущества. Он смотрел на мир, как Бог взирает на людей: как на свое творение. Но, отрицая сущностное различие между человеком и машиной, душой и вещью, нельзя оставаться господином вне пределов материального мира. Прометеевский человек искал свободы посредством власти над материей. Однако в результате материя приобрела власть над ставшим несвободным человеком. Он гибнет от ложного понимания свободы. Свобода – это не состояние господства, а аскетическое состояние. Свобода – не власть, а отречение, отказ от материального. (Фукидид говорит, что лидийцы были рабами потому, что не знали слова «нет».) И власть порабощает. Существует и зависимость господина от своих рабов. Это чувствовали хотя бы Сулла, Диоклетиан, Карл V, цари Иван IV и Александр I и другие. Лишь тот свободен, кто отделяется от мира материи, связуя свою душу с царством Божественно-духовного. Чтобы сохранить свободу духа, Христос отказался от власти над царствами земными. В этом смысл второго искушения Его дьяволом в пустыне (Лк. IV, 5–8).

С переходом из готической эпохи в прометеевскую, из гармонической культуры в героическую – человек повторил библейское грехопадение. Он пожертвовал райским миром ради того, чтобы быть как боги, и в конечном счете увидел себя рабом труда. Над современной западной культурой тяготеет проклятие грехопадения. Это проклятие касается и всех тех, кто с нею сталкивается, будь то русские, американские индейцы, жители южных островов, негры или эскимосы. И наконец, ее смертоносное воздействие обращается против самого западного человека. Зерно смерти лежит уже в истоке этой культуры, в изначальном ощущении прометеевского человека, в его переживании своего «я» и мира как противоположностей. Это чувство противоположности уже трижды бросало Европу в трагедию военного самоистребления: в начале XVII, XIX и XX веков. Ни в одной другой культуре ничего подобного нет. Эта культура вызовет в будущем мировые войны, в которой сама же и истребит себя.

Прометеевский человек начинает предчувствовать свою гибель. Он бежит от размышления, от тишины. Он бежит к опьянению, удовольствиям, работе, бежит в толпу. Только бы не быть свободным, только бы не чувствовать ответственности! Лучше послушание и рабство! Он не просто раб, он хочет быть им. Он благодарен цезарю, который вместе со свободой лишает его и мучений самостоятельного решения. Он целует кнут, который его хлещет. Вот суть современного коллективизма – этого вынужденного объединения рабов; оно не имеет ничего общего с истинным сообществом, которым может быть только свободное братство людей.

Апокалипсическое настроение охватило нынче землю. Нас уже не оставляет ощущение близящегося рока. Исчезла безопасность, о которой современный человек мечтал и чуть ли ее не обрел; исчез земной порядок бытия, который мы до 1914 года считали неотъемлемым достоянием человечества. Политическая история вновь разыгрывается в тех варварских формах, которые мы по ошибке считали свойственными давно преодоленному этапу. Расовая ненависть снова, как в незапамятные времена, становится мотивом политического оформления власти вместо хорошо знакомых нам династических, государственных или хозяйственных мотивов. В ходу опять система заложничества. Чтобы отомстить мужьям и отцам, хватаются за невинных жен и детей. И это в недрах той персоналистической культуры, которая провозгласила, что каждый отвечает только за себя. Военные действия опять начинаются без объявления войны, как когда-то набеги гуннов и татар. Они, как и в варварские времена, не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Религия снова принимает характер мученичества. Сущность вещей обнажается до основания, являясь во всей своей сомнительности. Что знали мы раньше о смерти? Мы знали ее во фраке и в цилиндре, благонравную, как мы сами. Чем были для нас война, восстание, революция? Пустыми, безопасными словами. Когда, сидя за партой, мы читали у латинских классиков об изгнании и остракизме, о заложниках и шпионах, о списках осужденных и конфискациях, могли ли мы себе представить ясную картину, что это такое? Когда Библия рассказывала нам о богобоязненных мужах, идущих на смерть за свою веру, разве у нас еще была возможность это пережить? Сегодня все эти жуткие страницы истории опять стали живыми, хотя, казалось, они ушли от нас в такую даль, что виделись нам почти растворившимися в тумане легенд. Сейчас все вновь стало проблематичным, как и в начале культуры. Жизнь вернулась к изначальному беспокойству. Даже, казалось бы, давно забытый животный страх за свою жизнь, заботы о свободе, жилище, собственности, вновь вступают в прежние права. При этом мы, начиная с XIX века, все еще видим перед собой потускневший мираж справедливого, стабильного мира, по сравнению с которым надвигающийся хаос тем более отчетливо видится во всем своем масштабе. Как смешна на фоне этого развития болтовня о «просветлении на политическом горизонте», если где-нибудь в Европе два министра разной национальности обменяются парой любезностей. Близящееся крушение западной культуры неизбежно. Мы можем даже поставить вопрос: имеем ли мы право желать – избегнуть этого? Не следует ли нам как раз взывать к Божьему Суду для наказания людей? Ведь обновление человечества возможно только из глубины страданья. Менее всего воздействует учение, несколько больше – пример, а более всего – нужда. Подобно тому, как для расщепления атомного ядра необходимы огромные концентрации энергии, так же необходимы и мощные удары судьбы – для разрушения связей, установившихся между религиозностью и преходящими ценностями в мифах и псевдорелигиях. Эти религиозные силы должны быть высвобождены, иначе будет невозможно «обновленное творение».

Дальновидные умы сегодня тяжко страдают от того, что их предупредительный глас не достигает ушей политиков. Безнадежно ослепленные власти затыкают рот мудрецам. Вот и вновь, как уже часто бывало, трагедия пророков в том, что они предвидя грядущую беду, не могут ее предотвратить, а трагедия политиков в том, что они не видят беды, которую сами творят. Бессильные пророки, ничего не подозревающие короли! И в этом тоже заложен глубокий смысл. Если бы предостерегающие голоса не наталкивались на глухоту, катастрофа, возможно, не была бы столь