же, как служил раб античному человеку, будет высвобождать ему время для достойных творений духа. Но хотя сегодня мы тратим на многие надобности жизни гораздо меньше времени, чем наши предки, для себя лично у нас остается его несравненно меньше. Мы уже не являемся повелителями всего происходящего. Мир техники втягивает нас в свой собственный ритм, который не совпадает с природным ритмом, а просто гонит нас сквозь жизнь. В Америке серьезные люди предлагают, чтобы новые открытия, прежде чем им дать ход, проходили проверку государственной комиссией на предмет выяснения, не вредны ли они для общего блага. Нас охватывает страх перед нашим собственным знанием: нельзя же безнаказанно заглядывать в мастерскую природы и красть у нее патенты. Европа начинает понимать то, что она забыла в гордыне своих открытий: познание природы умножает также и силы разрушения – а это является роковым для культуры, которая, подобно прометеевской, покоится на принципе противоречия. Медленно начинаем мы постигать простую мысль Августина о том, что наука без любви ни на что не годится. В Китае изобретение пороха служило мирным целям. В Европе оно привело к уничтожению – пример того, что душевная установка является решающей для определения сущности, ценности и последствий технического прогресса. Одна и та же техника у народов с различным мироощущением – далеко не одно и то же!

Человек находится во власти не только машины, но и организации. Чем необходимее, строже и всеохватней она становится, тем больше угрожает произвол со стороны ее управления. Да и правовое мышление задыхается в массе, в избытке людей и норм. Вместо ожидавшейся безопасности и предсказуемости бытия современный человек видит вокруг себя демонические силы, с которыми уже не может справиться.

Уже Наполеон I столкнулся с этим феноменом. В 1812 году, в критические недели перед началом войны, он писал Александру I: «Надо быть осторожным; если дела перейдут определенный предел, их уже никто не сможет остановить». В 1914 году приказы по мобилизации нельзя было отменить «по техническим соображениям». В 1935 широкие военные приготовления Италии подтолкнули ее к вступлению в войну против Абиссинии. Технический аппарат всегда с силой устремляется к тому состоянию, на которое он рассчитан. До Тридцатилетней войны армии собирали для того, чтобы вести войны. Сегодня войны ведутся потому, что существуют (постоянные) армии. Отсюда нарастающие в последние десятилетия трудности в локализации конфликтов. Военная машина, однажды запущенная в ход, уже не останавливается там, где этого желает человек. Она следует своей собственной логике, а уже не приказу человека. В один прекрасный день она – «по техническим соображениям» – втянет-таки его в величайшую окончательную катастрофу, хочет он того или нет.

Три десятилетия назад мы ликовали по поводу удачного освоения неба. Сегодня целые миллионные города дрожат от страха перед будущими бомбардировками, затрачивая на оборону огромные средства – деньгами, временем и трудом, и это в то время, которое направлено почти исключительно на выгоду и рентабельность. Кажется, повторяется случай с Икаром, который разрешил проблему полета и именно от этого погиб.

Техника вошла в стадию самоуничтожения. Сейчас нет почти ни одного изобретения, которое не имело бы отношения к войне или не было испытано на пригодность в военных целях. Промышленность производит в основном средства уничтожения или средства защиты от грозящего уничтожения. Расходы на вооружение чудовищны. Молодежь все большую часть своего научно-образовательного времени жертвует на военную подготовку. Целый ряд народных хозяйств держатся только тем, что работают на войну. Вооружаются, чтобы избавиться от безработицы. Нужно и дальше вооружаться, чтобы избавиться от безработицы. Благодаря этому экономика становится «здоровой». Однако не следует путать лихорадочный румянец чахоточного больного, обреченного на смерть, с розовощекостью здорового юноши. Прометеевская Европа стоит перед дилеммой: или вооружаться до зубов, что ведет к войне, или разоружаться, что ведет к массовому увольнению рабочих – и к большевизму. То есть у Европы есть выбор только между разными формами своего крушения. Она решилась на вооружение и войну; она пытается сохранить себе жизнь тем, что готовит почву для своего окончательного самоуничтожения. Правда, этим она отодвигает развязку, но тем страшнее это произойдет. Европа напоминает того должника, который, чтобы выйти из затруднений данного момента, берет у ростовщика деньги под такие проценты, которые разорят его уже окончательно и бесповоротно.

Последние усилия западной культуры направлены только к одной цели: к уничтожению того чудовищного технического аппарата, который в равной мере отделяет человека – и от земли, и от неба. Все направлено к тому, чтобы сделать грядущую мировую войну как можно более основательной и изнурительной, чтобы втянуть в нее как можно больше людей, в том числе женщин и детей, как можно больше ценностей – и предать их на погибель и разрушение. (Когда современная военная наука призывает к тотальной войн – е, она напрямую служит замыслам провидения.) Последней доминирующей европейской наукой – в области техники – стала техника уничтожения. Технический потенциал восстает против человека. Тварь убивает творца – трагедия Голема[501] во всемирно-историческом масштабе. Западная культура стремится к самоуничтожению. Конечно, все преходящее смертно, но форма гибели данной культуры присуща только ей. Она не будет сломлена чужеземными завоевателями, как культура инков и ацтеков. Она не умрет и от старческого истощения, как культура римлян. Она убьет сама себя от преизбытка сил. Это самоубийство целой культуры – особый случай в человеческой истории. Гете предчувствовал его, когда писал: «Предвижу время, когда Бог не будет рад человечеству и будет вынужден все сокрушить, чтобы начать творение заново».

Прометеевская культура гибнет от той своей особенности, которую мы назвали предметной деловитостью, термин, сочетающий в себе понятия экстравертности и материализма. Когда человек, это жизненно исчерпанное существо, это болезненное явление природы, почувствовал, что не может развивать органы своего тела, он решил положиться на разум и изобрел орудия для борьбы за существование. Так родилась техника. Она позволила человеку самоутвердиться в борьбе с животным миром и климатом. И только на более позднем отрезке развития, когда он начал внутренне успокаиваться, он стал задумываться и размышлять о смысле и сущности жизни. Так родилась духовная культура. В такое мгновенье в человека проникает некий высший порядок бытия, отличный по своей сути от материального мира. Самой роковой ошибкой прометеевского человека было то, что он не хотел ничего знать об этом высшем порядке и шел себе прежней дорогой, которая началась с изобретения орудий и не выводит за пределы материального мира. От Бога и духовности западная культура устремилась в сферу неорганического. В результате ее движение свелось к плоскости –