приставят ему живую, и он будет еще жить, – еще витийствовал Николай, желая, по-видимому, этим самым показать, что он знает нечто такое, что другие не знают. – А я ведь что – живой покамест, и меня отослали домой, а лечить не стали – слишком дорогое, видать, это удовольствие для них. Врачей недохватает. Вот все учатся, а врачей все равно мало.

– Народ гнилой пошел. Нервный, – сказала Анна.

– Да. У меня желудок шалит. Как понервничаю – и все. Спокойной жизни нет. Вот что.

– Нету, – подтвердила Анна, – откуда она, спокойная жизнь? – Помолчала. – Ее, наверное, нет ни в мире, ни в Сибири, как говорится.

– Ох! Гнет нас, ломает.

– Не говори, Николушка. Не продыхнуть. Насилу-то бог дал – унесли мы от немца ноги при выселении. Лучше б сразу убить человека, чем его мучить так, как нас мучили. И, когда свирепствовал тиф, не знали, вылечимся ли или отправимся на тот свет, как другие болевшие им или заживо сгоревшие в полыме. – Потом Анна спохватилась, что должно, не то говорит при нем: все о смерти и о смерти – и побыстрей докончила: – Вон наш Сашка, мальчишка, был такой все-таки бутуз, что не ущипнешь. Как покати-горошек был. А теперь – какой?! Все мы захудали. Да работа эта – заступом вскапывать всю землю – слишком ведь тяжелая, а еды-то толковой нет никакой.

И задумалась о своем, уставясь в одну точку, щурясь – мимо брата.

Что Анну теперь сильней всего поразило в нем: это прекрасные помолодевшие у него глаза. Он ими изменился. Гладкий лоб был с залысинами. А так за те два года, что она не видела его после проводин совместно с Василием (она тогда ничего вокруг себя не видела), он мало изменился внешне, в жестах, в бравирующих либо колючих словесных выражениях. То самое и Дуня сказала о нем.

На него что-то нашло. Совсем не то, как в пьянке запойной, когда люди вроде бы не помнят, как и что они говорят и делают. Все-то он помнил.

– У меня уже дочки заневестились – куда! – пожаловался он. – Вымахали ростом. Палец в рот не клади. Если правду им сказать – нужно дружбу потерять. Да и сын тоже – не подступишься к нему… Вот вам, пожалуйста: и наслаждайся детьми…

И Анна странно-престранно повела головой, что-то разобиженно отвечая ему: ей вспомнились его прежние колючки и выпады против них, сестер. Но она это быстро подавила в себе.

Почему-то Анне мнилось, что Николай со своим приходом обратно в родную семью уже не наладит в ней добрых семейных отношений – все разваливалось стихийно, все больно гонористые – нет никакого сладу. И она очень зримо представляла по нему же его набычившегося, смотрящего исподлобья сына Григория (каков пень, таковы и отростки). Тот начисто отчуждился от отца – был с росшей обидой на всех родственников, не понимавших его; а на отца – за то, что будто мать заел, преждевременно свел в могилу (и привел мачеху – Большую Марью) своим эгоизмом и жестокостью.

И это-то когда-то было характерным и в Николае. Ничего не скажешь.

– Значит, сейчас все вы тут, у Аполлинарии притулились? – сказал он.

– Всерьез, нет ли, сказал мне солдат один: дома таким, как я, лишенцам, возводит Советская власть, – поделилась новостью Анна. – Ты не слышал: верно ли? Уж хотя б хибарочку какую-нибудь в одно окошко – и то было б ладно покамест.

XII

Жизнь на земле особенна и прекрасна особым к земле отношением. Оно может быть единственным в своем роде. Хочешь – не хочешь, а так. Истина очевидна: та, что земледельцу для того, чтобы сначала обеспечить хотя бы приемлемый мало-мальски урожай зерновых и иных культур, нужно удобрить, вспахать, взбороновать землю, посеять и посадить в нее что нужно, поливать, пропалывать, опять и опять рыхлить пашню, окучивать и пр. и потом успеть снять выращенный урожай, т. е. управлять хорошо (точно также со скотом и птицей), в отпущенные природой сжатые сроки, а не тогда, когда ему захочется, что, естественно, требует его полнейшей самоотдачи делу. Чем больше и лучше он делает, тем лучше будут результаты. Иначе немыслимо жить и работать в деревне. Ведь само собою ничто не уродится в поле, достигается лишь высоким трудолюбием. Если, конечно, не загадится земля человеком по невежеству переоценки своей разумной деятельности – не погубит он плодоносность почв и вод…

Прежде хозяйство крестьянское ли, колхозное ли тем и держалось, что было заведено – и так передавалось уже из поколения в поколение с молоком, что говорится, матери: как Анна потом и дети ее, около ли дома, для дома ли, рядом с большими; так с малолетства поощрялось приобретение навыков трудолюбия, закладывались зерна целесообразного хозяйствования. Таким образом и родители уже с детства своего ребенка видели, будет в нем толк какой и на что тут можно рассчитывать. Это – вполне нормальное явление.

Например, тогда, когда Анна в силу уже своей нетрудоспособности, установленной медицинской комиссией, не смогла работать полный рабочий день на колхозных полях, она в горячие дни все же помогала колхозу тем, что за нею закреплялся какой-нибудь участок (скажем, привозимое, еще не просушенное, сено расстилали на лугу перед сараем, и она с детьми ворошила, сушила и копнила его, следя за тем, чтобы дождь не замочил его. Чтобы потом своевременно убрать его в сарай. Уж не говоря о том, что дети обычно пасли телят, поросят, помогали убирать лен, пропалывать овощи, присматривать за пчелами и т. д. Чего-чего, а такой работы всем набиралось вдоволь, только пожелай.

Теперь, весной сорок третьего, когда мало того, что был разрушен весь жизненный уклад всех землевладельцев в Ромашино, как и во всех поблизости деревнях и тысячах других, но не было также рабочего скота, машин, оборудования и работников и к тому же жители недоедали, а все кругом уничтожено, разрушено, – теперь надо было лишь начинать с чего-то, с самого начала. Главное – была своя земля.

Наступил май. Обычно в мирное время деревенские мальчишки уже начинали, точно резвящиеся козлята, пробующие ножки, зыкать босиком по взгоркам. Но нынче все – и Антон с Сашей вместе с тетей Дуней – занимались ежедневной копкой (под посев) полей. Анну не пустили – урезонили:

– Да куда ж тебе – с инвалидностью! Ты уж дома нас обслуживай; здесь не легче, чай. Но что-нибудь одно хотя б.

Мало кому верилось, что вручную заступом можно вскопать многие гектары земли и что она, не унавоженная, уродит что-нибудь; однако в