Варвара. Четыре с половиной.

Черкасский. Извините, у меня с цифрами плохо. Вот Дашуся не в меня, слава Богу. Так что давайте тихо, не чокаясь, выпьем. В ее память. Как говорится, царство ей небесное. Я ее очень любил.

Все выпивают. Неловкая пауза.

Черкасский. А теперь Дин Диныч нам споет что-нибудь, не обязательно грустное. Что-нибудь про любовь, у нас ведь скоро золотая свадьба с хозяйкой этого нашего деревянного дворца. И черт с ним, что вокруг эти громадные, краснокирпичные виллы всяких нуворишей. Но переделкинский дух, по крайней мере в этом доме еще жив, слава богу. «Еще Польска не сгинела».

Ляля. Но маленечко смердит.

Варвара. Ляля, ты меня сегодня хочешь довести? Ты что это, специально?

Черкасский. Оставь ее, мать, это ведь она у меня научилась. Да, ребята, еще польска не сгинела, хотя действительно маленечко смердит. Ну да ладно. Денис, пойте что-нибудь, ну чтобы и слова не подкачали.

Денис поет, особенно поглядывая на Елену, мать Даши. Та стоит в стороне, курит. Денис делает это абсолютно незаметно для окружающих, Елена его взгляд чувствует, но никак не реагирует, по крайней мере внешне, лишь Виктор настораживается и усмехается, наблюдая за этой странной, еле заметной игрой. Денис поет что-то о любви, ну скажем на слова Мандельштама: «Я больше не ревную, но я тебя хочу». Каждый реагирует на его пение по-своему, пение красиво.

Входит сосед Черкасских, старик Борис Михайлович Давыдов.

Давыдов. (Он радостно возбужден, может быть, уже выпил, останавливается, давая допеть Денису до конца, и только потом.) Семья великого маэстро Черкасского пьет и веселится, да? Без меня, суки, пьете, без соседа и ближайшего друга этого хера с ушами, старого гистриона Черкасского?

Черкасский. Боря, я не возражаю, но здесь молодые девушки.

Давыдов. Значит, веселитесь? Пьете, бляди, и правильно делаете. Вы новости, конечно, проглядели, падлы. Так вот, ваш сын, генерал Андрей Черкасский, получил Героя России и едет в Москву!

Черкасский. Варя, извини, но я нарушаю данную тебе клятву. Наливай по полной, наливай, мать твою!

Конец первой картины.

Сцена восьмая

Здесь идет эпизод восьмой, опять что-то из Лира.

После затемненной, имеется в виду свет, сцены Лира, сна о Лире, идет сцена девятая.

Сцена девятая

Снова дом Черкасских. Раннее утро.

Мы видим генерала Черкасского при полном параде, в форме.

Он говорит по телефону. Пока он один.

Затем войдет старик Черкасский.

Андрей Черкасский. Да, да, машину. Ну сейчас, утром, пробок нет, до нас минут двадцать максимум. Благодарю, жду.

Входит Черкасский-старик.

Андрей. Доброе утро, папа.

Черкасский. Ты куда так рано, при параде?

Андрей. Надо, надо.

Черкасский. В воскресенье?

Андрей. Теперь нет воскресений, отец, одни понедельники.

Черкасский. Андрей, если не секрет, куда?

Андрей. В Генштаб, а потом выше.

Черкасский. Много выше?

Андрей. На самый верх. Повоевали, и будя. Видать, отвоевался я, говорят. Надо в Москве дело делать.

Черкасский. Ты хоть детям время удели, Андрюша. Сходи с ними к Соне на могилу, благо недалеко.

Андрей. Обязательно. Я уже был там, но с детьми опять схожу.

Черкасский. И вообще, Андрей, поговори с ними. Ну, кто для них я, мама? Ты им нужен. Не так, как Соня, но нужен.

Андрей. Отец, я все понимаю, но ты же видишь, как все сложилось: Афган, первая Чечня, вторая.

Черкасский. Понимаю, Андрей, понимаю, князь, я-то все понимаю. Но от этого не легче. Когда за тобой машина?

Андрей. Вот-вот. А где мама?

Черкасский. В церковь пошла, она у нас церковница. Ну, да бог с ней, ей так легче со всеми нами, мы ведь все клиенты не из легких; вот разве что Ленка с Дашусей.

Андрей. А Лев Густавович когда домой из Германии?

Черкасский. А черт его знает. Вкалывает в Берлине как проклятый, но там хоть не стреляют. Не воюют. Порядок. Ну, скажи, Андрей, и войну проиграли, и грехов у них было много, за что им такой фарт, а мы?

Андрей. Ладно, батя. Я на эту тему и говорить не хочу, особенно в воскресенье.

Черкасский. В понедельник, сынок.

Андрей. И во вторник отказываюсь. Я – солдат, и точка.

Черкасский. Ну да, «я старый солдат и не знаю слов любви».

Андрей. Что?

Черкасский. Шучу, сынок, шучу. Я же сlown (кловун), старый клоун. А за любовь мы с тобой вечерком языки почешем, за рюмкой. Идеть?

Андрей. Идеть, папа. Если мама тебе позволит.

Черкасский. За любовь?

Андрей. За рюмкой.

Черкасский. Позволит. Завтра выходной в театре.

Андрей. Слушай, а как старик Давыдов, позволяет себе?

Черкасский. Ему запрещать некому. Нелля-то его скончалась.

Андрей. Когда?

Черкасский. С полгода. Недалеко от Сони лежит.

Андрей. Значит, так: ты его пригласи. Попроси его до вечера не набираться. Покалякаем на троих. Я привезу все, что надо.

Черкасский. Да все есть.

Андрей. Я хорошего. Правда, позови Бориса Михайловича. Я его всегда любил. В Чечне его книгу проштудировал.

Черкасский. Какую?

Андрей. «Начало династии Романовых». Читал?

Черкасский. Честно? Только проглядел. Не могу, не моего ума дела. Я артист, Андрюша, к тому же старый.

Андрей. И темный.

Черкасский. Не хами отцу.

Андрей. А что у нас с чувством юмора, старик Болконский?

Черкасский. Я не Болконский, сынок, я Лир. Даже и не Лир, а так, монстр. Твоя Лялька меня так называет.

Андрей. Она что, спятила?

Черкасский. Ты в своей Чечне поотстал, генерал. У них теперь всё с ног на голову. «Монстр» – это теперь комплиментом считается. О, гудят тебе. Двигай, сынок, и возвращайся поскорее. А Давыдова я предупрежу, чтобы до вечера не набрался. Может, из любви к тебе старый лагерник продержится, давай, двигай, князь. Маманя расстроится, когда из церкви вернется, что тебя нет.