Варвара. Нет, серьезно, Туся?

Туся. Вчера у меня на дачке немножко ням-ням, буль-буль, шашлычки-машлычки, но это неважно, и был у меня дружбан из Генштаба, генерал один, так вот, он сказал, что вашего Андрюху нынешний к себе хочет приблизить. Ну, в общем, старичкам на замену его. Ну, очень высоко, и это, ребята, вполне реально, мой генерал зря трепаться не будет. Я думаю, он знает, что говорит.

Варвара. Только бы опять не в Чечню, а здесь хоть писарем. Так, молодежь, я пошла по хозяйству.

Уходит.

Черкасский. Как твой Толька?

Туся. В поряде. Семья его в Швейцарии, ты же знаешь, у него там дом, а он, представляешь, Серега, ну не может без Москвы. И бизнес свой там был, и дом. И я его понимаю, Серега. Я и сама больше двух недель не выдерживаю, хоть Париж, хоть Нью-Йорк, хоть Тель-Авив.

Черкасский. И чем же он в Москве промышляет?

Туся. У него клубы, казино, два ресторана.

Черкасский. Круто. А не страшно?

Туся. Страшно, конечно. Ну, у него своя охрана, все как положено, и все-таки я всю дорогу его по мобиле дергаю: где ты, что ты, Толик? Он: «Мама, успокойся, все о’кей». Сам понимаешь, единственный сын.

Черкасский. Понимаю, еще как понимаю, старуха. Но ты бы могла попривыкнуть, у тебя же всю жизнь так.

Туся. Ты что имеешь в виду?

Черкасский. Но это у вас семейное. Толик уже в третьем поколении бизнесом занимается. Теперь это так называется.

Туся. Что называется?

Черкасский. Так, Туся. Ты же мой характер знаешь. Давай оставим эту тему.

Туся. Да, характер у тебя, Серега, говно. Это всем известно.

Черкасский. Я на твоих всех, особенно нынешних, хрен с редькой положил. Я твою семью пятьдесят лет знаю. На свадьбе твоей в этом маленьком кафе был. Тоже вроде свадебного генерала. Я же не понимал тогда, что у твоего отца денег куры не клюют, он же подпольным цеховиком был, что не так, Туся? Его потом его же кореша и повесили, в вашей квартире. Теперь это называется разборками, а он тебе состояние оставил, а ты его приумножила, нигде не работая, что не так, Тусь? Ну, давай раз в жизни откровенно, это потом вы с твоим Иосифом постепенно деньги стали обнаруживать.

Туся. К которому ты даже на похороны не пришел?

Черкасский. Да, Туся, винюсь, не пришел, но знаешь, подруга, на похороны и юбилеи надо с чистым сердцем приходить.

Туся. А что тебе Иосиф-то мой плохого сделал?

Черкасский. Ничего, как и я ему, но знаешь, подруга, я тусовок не люблю, а ты, извини, из похорон умудрилась тусовку сделать: певцы, артисты, эстрадники, вновь испеченные генералы-депутаты.

Туся. Они пришли, потому что они-то благодарные люди, в доме у меня бывали, как и ты с Варварой, впрочем.

Черкасский. Правда, бывали. У тебя кто только в доме не перебывал. А почему, ты хоть иногда задумывалась?

Туся. Задумывалась, Сергей, задумывалась. А вот ты, интересно, почему?

Черкасский. Ну, ты, Туся, баба неглупая, веселая. Иосиф твой завхоз-тихоня, в основном помалкивал, когда наша кодла знаменитостей за твой стол садилась, виски на халяву попить и икры пожрать. Это теперь этого добра завались, а тогда днем с огнем.

Туся. Халява… Ты не суди обо всех по себе.

Черкасский. Сужу, извини, сужу. Нет, конечно. И с тобой не скучно было, поначалу, и друг с другом.

Туся. Не так уж мало.

Черкасский. Мне лично с возрастом стало мало. И не мне одному. Разговоры стали пустыми. Поговорим об искусстве, кто с кем живет и против кого будем дружить, а когда твой Толик свой первый мильон зеленых, ну, скажем так, заработал, знаешь, что он мне сказал: «Дядя Сережа, вы же должны понять, что все переменилось, все ценности, при всем моем к вам уважении, сейчас бизнес и все с ним связанное важнее искусства, извините. Сейчас в газетах будут не о вас и ваших знаменитых коллегах писать, а о нас. Поэзия там, театр, философия – для узкого круга интеллигентов. «Ваше время, – это он мне говорит, – Сергей Андреевич, ушло, как это ни жестоко звучит». И так это, между прочим, во всем мире, и уже давно. Интеллигентно так твой Толик сформулировал, все-таки театровед в прошлом, ГИТИС закончил, куда ты его и пристроила, за бабки опять же, а может, связи. Тогда я его и спросил: «А как ты, Толик, эти миллионы так быстро наживаешь?» Он усмехнулся, только что по плечу меня не похлопал и отвечает: «Ну, это сложный разговор, Сергей Андреевич, долго вам придется объяснять».

Туся. Да, у него проявился талант бизнесмена, и не у него одного.

Черкасский. Это, подруга, точно. Вон сколько краснокирпичных замков в одном нашем Переделкине.

Туся. Завидуешь, Сережа, завидуешь.

Черкасский. Нет, Тусик, не завидую, хотя, может быть, и завидую. Я с юности горбатился, всю одну шестую отпахал, с кинороликами, чтобы семью поднять, а теперь квартиру московскую сдаю. Я не жалуюсь, Наталья, я еще много выше черты бедности. И потом, чему завидовать? Пустоте душевной, суете этой сраной? Толику, с его охранниками-качками и вечным страхом? Скуке твоей в Париже? Много ли ты, подруга, в этом Париже видела и что вынесла из Лондона, кроме шмуток? Да и Толик твой недалеко от тебя ушел. Как говорится, «яблоко от яблони». Я ведь знаю, подруга, почему ты сегодня к нам «в скворечник» заглянула.

Туся. Заглянула, Андрюху твоего и тебя, старого мудака, поздравить.

Черкасский. Нет, Туся, не просто поздравить, а по нужности поздравить, это разница. Ты ведь «нужница», Тусь, и все твои друзья нынешние «нужники», будь они депутаты думские, или артисты эстрады, или генералы-бизнесмены, все равно, все вы, по большому счету, «нужники», по нужности все делаете. Андрюха на самый верх пошел, авось пригодится тебе и Толику; только Андрюха, которого ты с детства знаешь, извини, не так воспитан, принципы другие, представления о порядочности в нашей семье иные, Туся.

Туся. Так, все сказал, «добрый человек из Сезуана»? Теперь меня выслушай со своими представлениями: «в чужом глазу соломинку ты видишь, а у себя не видишь и бревна?»

Черкасский. У Пушкина грубее и смешнее (Далее неприличное слово, звучащее в эпиграмме Александра Сергеевича Пушкина, произносится Черкасским одними губами) «в чужой … нде … соломинку ты видишь, а вот в своей не видишь и бревна?»

Туся. О Пушкине тебе судить. Пусть везде, в … нде, дело не меняет, ты мне и отца моего обосрал, пусть цеховик, и что? И меня, и Толика моего заодно, только что не вором назвал, и друзья мои, видите ли, настоящие друзья, подчеркиваю, не то что ты, неблагодарная сволочь. «Нужники». Принципы у него, воспитание, а своего внука-бармена от армии, небось, освободишь? В Театр Армии по блату, в команду устроишь? И правильно сделаешь, между прочим. Как ему, гею голубому, в армии придется? Всю жопу порвут. А твоя дочь Леночка с его дружком, Витькиным, с двухстволкой сраной, по Толькиным клубам и ресторанам шатается. Хоть бы постыдилась. Нашла себе ёбаря на пятнадцать лет моложе, а у самой дочь, ему ровесница. Принципы! Да где же твое хваленое воспитание? Где твои высокие принципы?