– Как закончены? – вскидывается демон Виктор Бенедиктович. – Мне же, согласно контракту, еще почти пятнадцать лет тут сидеть. Я что, уволен? Почему? Чем моя работа вас не устраивает? Отчеты чересчур оптимистические? Решили, я введен в заблуждение? Или злонамеренно вру, потакая местной администрации? Или теперь новая мода – только в молодых здоровых телах стало можно работать? Прямо говори!

– Да не хипеши ты, – улыбается Эна. – Никто не уволен. Нормальные были отчеты. Просто твоя командировка завершилась досрочно в связи с изменением статуса этого Граничного города с временного на условно вечный – до конца его персональных времен. Хотя твоя идея насчет здоровых тел мне понравилась. От избытка примитивных страданий объективности еще ни у кого не прибавлялось… Но это мы с тобой обсудим потом.

– Изменение статуса? – потрясенно переспрашивает демон Виктор Бенедиктович. – С временного на условно вечный? Ты серьезно?! Учти, меня сейчас на радостях второй инфаркт кряду, чего доброго, хватит, – добавляет он.

– Ну а что тут такого невероятного? – пожимает плечами Эна. – На то и статус, чтобы меняться сообразно обстоятельствам. Хороший Граничный город, я им довольна, чего тянуть. Короче, пакуй манатки, о драгоценный Вечный. Пора домой.

– А когда можно? – дрогнувшим голосом спрашивает демон Виктор Бенедиктович.

Пока было ясно, что хочешь не хочешь, а еще пятнадцать лет, согласно контракту, лямку тянуть придется, он стойко держался. Но теперь, когда держаться больше необязательно, потому что избавление близко, на него навалились вся печаль и усталость разом. Тяжелая получилась командировка. Спасибо, хотя бы короткая, всего-то в одну человеческую жизнь.

– Да хоть сейчас, – великодушно решает Эна. – По-хорошему, надо бы, как положено, подобрать все концы. С работы уволиться, сказать соседям, что уезжаешь, квартиру кому-нибудь сдать или подарить, и что у вас тут еще приходится делать, чтобы после твоего ухода в реальности не образовалась дыра? Но ты забей, о драгоценный Вечный! Все равно какое-то время тут еще поболтаюсь, заодно закрою твои дела.

Вечный демон Виктор Бенедиктович плачет – не потому, что он такой уж слабак, просто у человеческого тела до обидного мало возможностей выразить настолько сильные чувства. И лучше плакать, чем в обмороке лежать.

– Тогда зайду вечером к Тони, – сквозь слезы говорит он. – Съем напоследок его Немилосердного супа, когда еще доведется. Употреблять местную еду, даже совсем колдовскую, лучше человеком, чем своей подлинной сутью, так гораздо вкусней. И потом, если ты разрешаешь не возиться с делами, сразу домой.

– Ну ничего себе! – изумляется Эна. – Это что же за суп такой удивительный, если ради него ты готов еще целых полдня просидеть в этом теле?

– А вот такой! – Вечный демон Виктор Бенедиктович размахивает руками, тщетно пытаясь визуализировать достоинства Тониного супа, и повторяет: – Такой.

Эна сидит на речном берегу, у самой воды, прямо на влажной земле.

Эне нравится река Нерис. С виду речка как речка, а делит город на две половины, похожие друг на друга куда меньше, чем просто разные города. И на изнанке нет даже тени ее, ни намека на отражение, только Зыбкое море. Но море не может быть изнанкой реки.

Эна достает из кармана ключ от квартиры Вечного демона Виктора Бенедиктовича. Чтобы войти туда снова, ключ ей, конечно, не требуется. Зато Виктору Бенедиктовичу был нужен хоть какой-то внятный, наглядный символ, что он действительно сдал ей дела, а то никак не мог в свое счастье поверить. Все-таки шестьдесят с лишним лет тут прожил почти совсем человеком. Теперь еще долго будет в себя приходить.

Эна роет ключом – инструмент не особо удобный, но гораздо лучше, чем совсем ничего, – неглубокую ямку, достает из другого кармана зеленую стеклянную бусину, кладет на дно, присыпает землей, трамбует, закрывает листьями и травой. Ну все, готово. Отлично вышло, даже самой не видно, что здесь кто-то что-то зарыл.

– Ты что, клад закопала? – спрашивает черноголовая речная чайка, усаживаясь Эне прямо на голову. Еще примерно дюжина чаек кружит над ней и восхищенно вопит. – Серьезно? – нетерпеливо щебечет чайка, возбужденно хлопая крыльями. – Здесь теперь зарыт клад?!

– Тогда уж скорее зерно посадила, – смеется Эна. – Я тот еще огородник, даже не представляю, что из него прорастет. Но это и есть самое интересное. Не так уж много осталось в мире вопросов, на которые я честно, без скидок не знаю ответ.

– Та же беда, – соглашается Нёхиси и устраивается рядом с Эной.

Он больше не стая чаек, но выглядеть человеком ему пока неохота, он уже им по горло навыгляделся сегодня с утра. Поэтому сейчас Нёхиси – просто тень, темная и бесформенная. Но не лежит на земной поверхности, как теням положено, а плотным кольцом окружает Эну – типа, это они так дружно сидят в обнимку. Ладно, чего придираться, как могут, так и сидят.

«В общем, хорошо, что в этой части набережной обычно никто не гуляет, – умиротворенно думает Эна. – Говорят, у людей есть какая-то «психика». И все наперебой настоятельно рекомендуют ее беречь».

– А как именно ты не знаешь, что у тебя получится? Каким способом добиваешься неведения? – тормошит ее Нёхиси. – У меня-то ограничение всемогущества, я в этом смысле отлично устроился, теперь не знаю целую кучу вещей! А ты – как?

– А у меня изворотливый ум, – улыбается Эна. – Умею грамотно поставить задачу, вот и все. Я зарываю в вашу землю разные штуки с изначальным намерением: пусть из них вырастет неизвестно что.

– Много разных штук уже закопала?

– Да откуда ж я знаю, с какого числа у вас тут начинается «много»? – смеется Эна. – Сколько надо, столько зарыла, в самых разных местах. Будут потом вам подарки – неизвестно когда, неведомо что, неясно откуда взялось, но городу точно понравится. Вот и славно, он заслужил. Я ему благодарна. Радует меня, как давно никто не радовал. А я-то считала, что знаю, чего следует ждать от человеческих городов.

– Это мы! – торжествующе восклицает Нёхиси. – Вот этими вот руками! Ну, справедливости ради, не только моими. Но – в том числе!

По такому случаю у бесформенной тени появляются руки, которые она патетически воздевает к небу – все примерно три тысячи девятьсот шестьдесят. И от избытка сильных и сложных чувств взлетает – не чайками, тенями чаек. Впрочем, орут и галдят эти тени совершенно как нормальные птицы. Только громче в сто раз.

Эна идет по набережной, по той ее части, где стоят скамейки и фонари. И люди тут ходят – не то чтобы толпами, но время от времени попадаются. По большей части, собачники и бегуны.

На одной из скамеек сидит человек – то, что кажется окружающим человеком, респектабельным широкоплечим мужчиной с сединой в волосах. Эна подходит к нему, не здороваясь, садится напротив на корточки, заглядывает ему в лицо снизу вверх, наконец снимает очки с толстыми стеклами, и человек – то, что кажется человеком, – вздыхает от облегчения, о котором до сих пор не мечтал, потому что не представлял, что такое вообще бывает и, тем более, может случиться с ним.