Дмитрий Шепилов в своей книге «Непримкнувший» утверждает, что Сталин не любил, когда за ним записывали, выражал недовольство, но подчинённые упорно продолжали это делать. Маленков, например, записывал за Сталиным даже во время застолий: помещал блокнот рядом с тарелкой и кратко конспектировал.

В нашем случае конспект выступления Сталина сделал 1-й секретарь Курского обкома партии, только что избранный членом ЦК Леонид Ефремов, конспект этот известен историками как убедительный документ.

Сталин вышел на трибуну. Члены старого Политбюро сидели за его спиной в ряд за длинным столом. В том числе Молотов и Микоян. Переждав традиционные приветственные аплодисменты, Сталин вдруг заговорил об этих двоих. Константин Симонов вспоминает:

«Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвёрдости, подозрений в трусости и капитулянстве он [Сталин] обрушился на Молотова. ‹…›

Я так и не понял, в чём был виноват Молотов. ‹…› Он обвинялся во всех тех грехах, которые не должны были иметь места в партии. ‹…›

В том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвящённой Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, ещё более злой и неуважительной.

‹…› Лица Молотова и Микояна были белыми и мёртвыми. Такими же белыми и мёртвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они — сначала Молотов, потом Микоян — спустились один за другим на трибуну и там — Молотов дольше, Микоян короче — пытались объяснить Сталину свои действия и поступки. ‹…›

После той жестокости, с которой говорил о них обоих Сталин, после той ярости, которая звучала во многих местах его речи, оба выступавшие казались произносившими последнее слово подсудимыми, которые, хотя и отрицают все взваленные на них вины, но вряд ли могут надеяться на перемену в своей, уже решённой Сталиным судьбе. ‹…› Они выступали, а мне казалось, что это не люди, которых я довольно много раз и довольно близко от себя видел, а белые маски, надетые на эти лица, очень похожие на сами лица и в то же время какие-то совершенно не похожие, уже неживые. ‹…›

То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно. ‹…› Имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина. Вот этого Сталин, видимо, и не желал. ‹…› Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и партии. И речь его окончательно исключала такую возможность.

‹…› Вслед за этим произошло то, что впоследствии не стало известным сколько-нибудь широко: Сталин, хотя этого и не было в новом Уставе партии, предложил выделить из состава Президиума Бюро Президиума, то есть, в сущности, Политбюро под другим наименованием. И вот в это Бюро из числа старых членов Политбюро, вошедших в новый состав Президиума, не вошли ни Молотов, ни Микоян».

На том же Пленуме Сталин заговорил о своём уходе, о том, что он стар и теперь другие должны продолжить его дело. Его речь об этом была встречена бурными протестами участников заседания.

Странно, что интеллектуал Симонов не понял, в чём суть обвинений в адрес Молотова и Микояна. Видимо он, как и прочие, был потрясён самим фактом публичной атаки. На глазах у делегатов съезда рождалась новая страшная сенсация, новое огромное «дело». Если полетят головы Молотова и Микояна — будут казнены десятки других функционеров; каждый присутствовавший в зале ощутил бегущий по спине смертный холодок. Состарившийся Хозяин решил провести новую чистку. Ему скоро будет 73 года — сколько он ещё протянет? Он может умереть завтра, а может, и через десять лет. Сколько чисток он ещё устроит?

Но существо обвинений Сталина ясно изложено в конспекте Ефремова. Молотова Сталин обвинил в правом уклоне: «Доказательством тому служит тот факт, что Молотов внёс официальное предложение в Политбюро о резком повышении заготовительных цен на хлеб, то есть то, что предлагалось в своё время Рыковым и Фрумкиным. Ему в этом деле помогал Микоян, он готовил материалы в обоснование необходимости принятия такого предложения…» Про Микояна: «Он [Микоян] видите ли возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна».

Микоян попытался сказать что-то в своё оправдание, но Сталин его перебил: «Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом принципиальном вопросе». Иными словами, суть атаки Сталина на Молотова и Микояна сводилась всё к той же базовой проблеме сельского хозяйства: низким закупочным ценам и отсутствию материальной заинтересованности «мужика».

Моисей Фрумкин — в 1932–1935 годах заместитель наркома внешней торговли, правый уклонист, расстрелянный в 1938 году. Фрумкин в 1928 году отправил в Политбюро письмо, в котором раскритиковал партийную политику в отношении крестьянства. Фрумкин предлагал сохранить в аграрном секторе элементы НЭПа, учредить хлебный рынок, повысить закупочные цены на зерно на 15–20 копеек, разрешить единоличникам приобретать машины и вообще «не вести расширение совхозов в ударном и сверхударном порядке», иными словами не спешить с коллективизацией. Осмелился Фрумкин даже подпустить шпильку в адрес Сталина, в очень мягкой форме.

Теперь Сталин припомнил расстрелянного Фрумкина и дал понять всем, что резко исключает любые попытки либерализации сельского хозяйства. А заодно сформулировал предельно ясно своё отношение к советскому крестьянину. Он — должник. Самого трудолюбивого, рачительного, умелого мужика назвали кулаком, ограбили его, силой загнали в колхоз, и этот мужик обязан был теперь до смерти отрабатывать «долг», а затем и его дети. Чего больше в этой сталинской позиции — цинизма? догматики? или принципиального неуважения к крестьянину?

Ещё раз припомним тут афоризм французского политика Антуана Буле де ла Мёрта: «Это хуже чем преступление, это ошибка».

Коллективизация, разгром зажиточного крестьянства (раскулачивание) были одной огромной ошибкой, растянувшейся на десятилетия, ошибкой, помноженной на упрямство Сталина и его презрение к крестьянину. Ошибка привела к недостатку продовольствия. Недостаток продовольствия привёл к необходимости создания механизмов его распределения. А кто распределяет тот и король.

Власть держалась отнюдь не на страхе людей перед НКВД/НКГБ/МВД/МГБ, власть держалась в первую очередь на том, что именно она распределяла продовольствие. Послушным больше, непослушным меньше. Начальнику больше, подчинённому меньше. Мелкому начальнику — паёк, большому начальнику — специальный паёк.

Марксистко-ленинский догмат велел ликвидировать частную собственность на средства производства — и Сталин это сделал. А как иначе, ведь он был «верным ленинцем». А кто