«Голоса Америки» и «Русской службы BBC»; травля поэтов, писателей и кинорежиссёров.

Тридцать лет — без малого — Сталин строил свою цивилизацию. За следующие тридцать лет она погибла.

Почему Сталин не обеспечил надёжный, крепкий транзит власти? Почему не оставил после себя завета, наказа? Почему его вернейшие последователи — Берия, Маленков, Молотов, Хрущёв — после его смерти передрались меж собой?

Может, Сталин сошёл в могилу с мыслью «да гори оно всё огнём»?

Конечно, нет. Не такой он был человек.

Это его последняя загадка, смертная.

Может, мы переоцениваем его политический талант и дальновидность. Может, он чувствовал, что совершил фатальные ошибки, и опасался, что его будут за эти ошибки судить и низвергнут? А низвержение хуже смерти.

Где-то здесь, видимо, кроется зерно истины. Он переживал вовсе не о том, кому передать управление сверхдержавой, а о том, чтобы его не низвергли при жизни. Но это лишь версия.

Семью свою он проиграл. В общественном сознании это очень много значит. Дочь Светлана бежала из страны. Сын, Василий, не имел и десятой доли талантов отца.

Из детей его друзей, его «ближнего круга», — тоже никто не претендовал на верховную власть, ни один человек.

Микоян родил пятерых сыновей. Самый плодовитый нарком, с самой крепкой семьёй. Другие и близко не подошли, ни Каганович, ни Ворошилов, ни Молотов, ни Берия. Но ни один из сыновей Микояна никогда не претендовал ни на какую власть, у них просто не было этого гена.

Оглушительный инцидент произошёл, когда Сталин вдруг решил выдать свою дочь Светлану замуж. Сталин предложил две кандидатуры мужей: первый — Серго Берия, сын Лаврентия, герой войны, разведчик, парашютист и диверсант, специалист по радиосвязи и далее — по секретной прослушке; второй — Степан Микоян, старший сын Анастаса Микояна, герой войны, боевой лётчик, испытатель первых в СССР реактивных истребителей. Оба — и Берия, и Микоян — сделали всё, чтобы отвлечь Сталина от этой идеи. Ни тот ни другой не хотели вступать в родство с вождём народов. Мы предполагаем, что между Берией и Микяном никаких отношений не было, только формально-деловые и минимальные. Берия появился в Кремле только в 1938 году, к тому времени Микоян уже десять лет как входил в «ближний круг». Берия был совсем не ровня Микояну. В книге сына Берии о Микояне и его семье также сказано очень и очень кратко.

При этом известно, что, например, по атомному проекту Берия и Микоян плотно сотрудничали. Вообще, в атомный проект были вовлечены все лучшие специалисты страны, в том числе и расстрелянный Вознесенский, и, разумеется, Иван Тевосян. Из тех, кто был ближе к Сталину, бомбу делал Берия, и ещё двое — Вознесенский и Микоян — обеспечивали деньги, материалы и общее руководство. Другие члены синклита — Молотов, Маленков, Ворошилов, Хрущёв — практически не участвовали, лишь прикрывали.

В этом сложном деле могли работать только технари, инженеры, инноваторы. Можно по-разному относиться к Лаврентию Берии, но он имел глубокие познания в технике, как и его сын Серго.

К счастью, в стране нашлись многие и многие тысячи людей гениальных, и талантливых, и просто умных, и надёжных, и трезвых, и серьёзных, и ответственных, и трудолюбивых. Благодаря им послевоенный сталинский СССР, полуразрушенный, сильно ослабленный экономически, за считаные годы получил в своё распоряжение и атомное оружие, и ракетное оружие, и реактивную авиацию.

Народ, который достался большевикам в наследство от царской России, имел мало общего с новым, советским народом. Крестьянство, с его многовековым патриархальным укладом, примерно 120 миллионов, было разгромлено оглушительным, катастрофическим образом. Миллионы людей устремились в города: одни в поисках куска хлеба, другие в поисках перспектив.

Промышленный пролетариат, как класс, по образу жизни резко отличался от крестьянства: горизонтальные связи — между родителями и детьми, дедами и внуками, братьями — ослабли либо вовсе разрушились, и их заместили вертикальные связи: между рабочим и бригадиром, между начальником и исполнителем. Скученность, жизнь в бараках, казармах, коммунальных квартирах создала новый быт.

В разы выросла грамотность, бурно процветала общественная жизнь. Люди теперь были активно вовлечены в политику. Но и политическая, и общественная активность всегда умело направлялась в нужное русло: пионеры собирали макулатуру, комсомольцы учились стрелять и боксировать.

Дети мало проводили времени в семьях, больше в школах, кружках, да и просто во дворах, на улицах. Молодых людей вовлекли в занятия физкультурой и спортом, появились спортивные и военно-спортивные общества.

В разы выросло количество издаваемых книг, появились библиотеки, читальные залы, многие десятки газет, журналов, толстых (литературных), научно-популярных, научно-технических.

Видоизменилась преступность. Её стало много больше. В деревне, где все всех знают, украсть что-либо было просто немыслимо. В городе вор мог легко затеряться в толпе, отлично знал, где сбыть краденое и где прогулять, проиграть шальные деньги. Миллионы ехали в лагеря, возвращались из лагерей, привозя с собой блатную субкультуру, простую и циничную — «умри ты сегодня, а я завтра», «не верь, не бойся, не проси». Современные историки не могут выяснить точную цифру тех, кто прошёл через систему уголовного наказания. Солженицын, в полемической ярости, и вовсе выбросил цифру в 50 миллионов, явно завышенную.

Так постепенно возник «гомо советикус», советский человек, и он был сложным, противоречивым, теперь одни его презирают и ненавидят, другие им восхищаются, третьи считают, что он давно канул в прошлое и его следует забыть, поскольку он никогда не вернётся.

В любом случае этот человек не был глуп, не был наивен, не был избалован.

Приведу здесь моё любимое стихотворение Тимура Кибирова. Оно датировано 1987 годом, но легко могло быть написано и на 30 лет раньше, поскольку составляет перечень деталей советской частной жизни и советского быта, не менявшихся десятилетиями:

Пахнет дело мое керосином,

Керосинкой, сторонкой родной,

Пахнет «Шипром», как бритый мужчина,

И как женщина, — «Красной Москвой»

(Той, на крышечке с кисточкой), мылом,

Банным мылом да банным листом,

Общепитской подливкой, гарниром,

Пахнет булочной там, за углом.

Чуешь, чуешь, чем пахнет? — Я чую,

Чую, Господи, нос не зажму —

«Беломором», Сучаном, Вилюем,

Домом отдыха в синем Крыму!

Пахнет вываркой, стиркою, синькой,

И на ВДНХ шашлыком,

И глотком пертусина, и свинкой,

И трофейным австрийским ковром,

Свежеглаженым галстуком алым,

Звонким штандыром на пустыре,

И вокзалом, и актовым залом,

И сиренью у нас на дворе.

Чуешь, сволочь, чем пахнет? — Еще бы!

Мне ли, местному, нос воротить? —

Политурой, промасленной робой,

Русским духом, едрить-колотить!

Вкусным дымом пистонов, карбидом,

Горем луковым и огурцом,

Бигудями буфетчицы Лиды,

Русским духом, и страхом, и