Его кожа была цвета бумаги. Она так отчетливо видела синие и красные линии его вен и артерий, как будто смотрела на картинку. Она наполовину расстегнула его рубашку и увидела темно-фиолетовые метастазы на коже. Саркома Капоши. Вероятно, еще больше метастаз было в его легких, его горле, может, даже в его мозгу.

Джейн села к нему на кровать.

Она выдержала только полгода, работая волонтером в клинике для больных ВИЧ и СПИД. Видеть так много людей, входящих в дверь, зная, что уже никогда из нее не выйдут, оказалось слишком тяжелым испытанием. Джейн думала, что шум в груди, с которым они ловили последние глотки воздуха, станет самым страшным звуком, который она услышит в своей жизни.

До того момента, когда она услышала тот же шум в груди своего брата.

Джейн осторожно застегнула его рубашку.

На спинке кресла-качалки лежал голубой вязаный платок. Она накинула его на Эндрю. Поцеловала его в лоб. Он был такой холодный. Его руки. Его ноги. Она подоткнула платок как следует. Погладила бледное лицо.

Джейн было семнадцать, когда она нашла старую коробку от сигар в бардачке машины Эндрю. Она подумала, что поймала его на воровстве дорогих сигар Мартина, но потом подняла крышку и буквально ахнула. Пластиковая зажигалка. Гнутая серебряная ложка из драгоценного набора ее матери. Ватные диски с пятнами. Дно банки от кока-колы. Горсть грязных ватных палочек. Сдавленный посередине тюбик крема для рук. Кусок резинового шланга для жгутов. Шприцы для инсулина с черными капельками крови на концах острых игл. Крошечные горстки того, что после долгих лет в гримерках Джейн смогла опознать как некачественный героин.

Эндрю бросил восемнадцать месяцев назад. После встречи с Лорой. После того, как Ник разработал план.

Но было уже слишком поздно.

— Горе? — В дверях стоял Ник. Он кивнул, чтобы она вышла в коридор.

Джейн прошла мимо Ника и направилась в ванную. Она обняла себя. Ее била дрожь. Ванная комната казалась огромной и холодной. Под протекающим окном стояла чугунная ванна. Туалет был древний, с бачком, подвешенным высоко над унитазом.

Точно такой же, как в Осло.

— Ладно, — Ник закрыл за собой дверь. — Из-за чего вы так разнервничались, мисс Квеллер?

Джейн посмотрела на свое отражение в зеркале. Она увидела свое лицо, но это лицо было не ее. Переносица была почти черная. В ноздрях запеклась кровь. Что она сейчас чувствовала? Она уже не знала.

Неприятное оцепенение[43].

— Горе?

Она отвернулась от зеркала. Посмотрела на Ника. И увидела лицо, но оно как будто тоже было не его. Она почувствовала их связь, которая не была настоящей связью. Он лгал о том, что знал имя Четвертака. Он лгал об их будущем. Он лгал каждый раз, когда делал вид, что ее брат не умирает.

А теперь он имел наглость смотреть на свои часы.

— Что такое, Горе? У нас не очень много времени.

— Времени? — она повторила это слово вслух, чтобы осознать всю его жестокость. — Ты волнуешься о времени?

— Джейн…

— Ты обокрал меня. — Ее горло сжалось настолько, что она едва могла говорить. — Ты своровал у меня.

— Любовь моя, о чем ты…

— Я могла бы быть здесь со своим братом, но ты отослал меня. За тысячи километров. — Джейн сжала кулаки. Теперь она знала, что она чувствовала: ярость. — Ты лжец. Из твоего рта выходит только ложь.

— Энди был…

Она со всей силы ударила его по лицу.

— Он болен! — она так громко выкрикнула эти слова, что у нее заболело горло. — У моего брата СПИД, а ты отправил меня в чертову Германию!

Ник дотронулся пальцами до своей щеки. Посмотрел на раскрытую ладонь.

По лицу его били и раньше. Долгие годы он рассказывал Джейн о насилии, которое пережил в детстве. Проститутка мать. Отсутствие отца. Жестокая бабушка. Долгие годы без крыши над головой. Отвратительные вещи, которые люди заставляли его делать. Презрение к себе, ненависть и страх, что это никогда не закончится, как бы сильно он ни старался убежать.

Джейн была знакома с этими эмоциями слишком хорошо. С восьмилетнего возраста она уже знала, что это такое — отчаянно хотеть убежать. От рук Мартина, которые зажимали ей рот посреди ночи. От всех тех моментов, когда он хватал ее за волосы и прижимал лицом к подушке.

И Ник знал обо всем этом.

Именно поэтому его истории производили такой эффект. Джейн видела, как он проделывает это раз за разом с каждым, кого он встречал на своем пути. Он отражал их самые темные страхи в своих собственных историях.

Вот как Ник ловил людей в свои сети: он находил точки соприкосновения.

Но сейчас он просто спросил ее:

— Чего ты хочешь, Горе? Да, у Энди СПИД. Да, я знал об этом, когда ты уезжала в Берлин.

— У Элис-Энн… — У Джейн срывался голос. Она была его девушкой последние два года. Такая милая и преданная. Она звонила каждый день после Осло. — У нее тоже?

— С ней все в порядке. Она прошла ИФА[44] в прошлом месяце. — В голосе Ника звучала та же невозмутимость и уверенность, как и когда он врал о том, что знает имя Четвертака.

А потом он сказал:

— Слушай, ты права насчет всего. И это ужасно. Я знаю, что Энди недолго осталось. Я знаю, что привезти его сюда скорее всего значило ускорить его угасание. И я очень о нем волновался, но у меня есть группа, которая на меня полагается и ждет, что я поведу ее за собой, так что я не могу позволить себе об этом думать. Мне нужно смотреть вперед, или я просто превращусь в бесполезный комок скорби. Я не могу этого сделать, и ты тоже не можешь, дорогая, потому что ты нужна мне. Все думают, что я сильный, но я силен, только когда ты стоишь рядом со мной.

Джейн не могла поверить, что в этот момент он решил произнести для нее одну из своих духоподъемных речей.

— Ты знаешь, как они умирают, Ник. Ты слышал рассказы. Бен Митчелл — помнишь его? — Джейн говорила очень тихо, будто вверяла ему страшную тайну. — Я заботилась о нем в клинике, но потом его родители наконец сказали, что он может вернуться домой и умереть. Они отвезли его в обычную больницу, и медсестры отказывались прикасаться к нему, потому что боялись заразиться. Помнишь, я рассказывала тебе об этом? Они даже не давали ему морфин. Помнишь?

Лицо Ника сделалось суровым.

— Я помню.

— Он задыхался от жидкости в легких.