Цислейтании, где ни одна из национальностей не составляла большинства, политика была нацелена на регулирование межнациональных отношений законом. Споры направлялись в административные суды, которые обычно выносили решения в пользу этнических групп, находившихся в меньшинстве. Поначалу административные суды опирались на субъективный принцип: национальностью участника процесса считалась та, которую он сам заявил. Но судьи сталкивались с таким числом явно лживых заявлений, что вынуждены были применять и «объективный тест», основанный на языке, происхождении, членстве в различных обществах и повседневных привычках. Национальная принадлежность стала измеримой характеристикой, и теперь за классификацию граждан по этому признаку взялось государство. Нацистской Германии предстояло сделать следующий шаг: там разработали перечень национальностей, в сущности сводившихся к смертному приговору[481].

В Цислейтании националистические тенденции практически блокировали парламентские механизмы. Исходно избирательная система обеспечивала приоритет немцам из среднего класса. Они голосовали за солидных либеральных депутатов, но Франц Иосиф либералов не жаловал: эти господа возражали против траты денег на армию и вынудили императора отказаться от заключенного в 1855 г. конкордата с папой, по которому большая часть школ передавалась под контроль церкви. Репутация либералов рухнула после биржевого краха 1873 г., в ходе которого выяснилось, что слишком многие из них были нечисты на руку. Еще одним ударом стало появление негерманской буржуазии и электората. Новые избиратели голосовали за свои национальные партии, но те делились еще и по идеологическому признаку. В итоге расплодилось множество партий, которые то и дело вступали в различные непрочные коалиции.

В такой ситуации правительству, по определению одного министра-президента, приходилось «справляться как получится» — вести торг o мелких уступках, чтобы держать национальные партии «в состоянии равномерного и тщательно регулируемого недовольства». Так, поляков утихомирили, отдав им контроль над Галицией, а словенцам передали управление Крайной. Немцев-католиков задобрили законами о пенсиях и регулировании условий труда, которые обеспечили Цислейтании лучшее после Германии и Швейцарии трудовое законодательство во всей Европе. Труднее оказалось умиротворить чехов. Ради их поддержки Франц Иосиф собирался даровать Чехии такое же самоуправление, как в Венгрии, но венгерские лидеры яростно возражали против любого размывания особого статуса их страны. Тогда Франц Иосиф одобрил идею сделать рабочим языком высших государственных учреждений в Чехии не немецкий, а чешский. В итоге воцарился хаос. Несколько дней уличных волнений в Вене и Праге заставили отложить этот переход на неопределенный срок[482].

Франц Иосиф считал национализм болезнью среднего класса и поэтому одобрял идею снизить избирательный ценз, дав право голоса рабочим. Кроме того, на выборах в рейхсрат (но не в ландтаги) отменили прежнюю систему голосования, дававшую преимущество плательщикам высоких налогов, так что к 1907 г. все взрослые мужчины Цислейтании имели равные избирательные права. Крупнейшей парламентской партией стали социалисты, которые руководствовались классовой идеологией; их лидеры отвергали национальность как «ложное сознание» и факт не более важный, чем цвет волос. Несмотря на это, сами социалисты были расколоты по национальному признаку на соперничающие немецкие и чешские организации. Связанные с ними профсоюзы делились так же. Межнациональные трения оставались непременной составляющей политической системы.

В итоге ситуация зашла в тупик. Даже мелкие вопросы типа преподавания языка в школах Штирии парализовывали деятельность рейхсрата, приводя к шумным сварам с метанием чернильниц. Франца Иосифа это вполне устраивало, поскольку доказывало нежизнеспособность конституционного правления и целесообразность установленной им системы бюрократических министерств во главе с государственными служащими, стоящими выше межнациональных склок. Император все чаще приостанавливал работу рейхсрата, вводя новые законы своими декретами и созывая депутатов лишь затем, чтобы они одобрили его решения задним числом. Несмотря на регулярно проводимые выборы и расширение избирательного ценза, в империи по-прежнему преобладал бюрократический абсолютизм. Парламент в Цислейтании, может, и был, но ее политическая система не была парламентской.

Изъяны сложившейся ситуации были видны даже современникам, которые предлагали множество решений: например, изменить административное деление империи в соответствии с национальным составом или организовать население в гибкие национальные ассоциации, которые будут курировать образовательную и культурную политику, оставив менее взрывоопасные административные вопросы в ведении территориальных единиц. Хотя кое-какие авторы и предлагали просто распрощаться с Венгрией в интересах остальной страны, о разделении империи на отдельные государства никто не помышлял. Наблюдатели и политики самого разного толка (от чешского историка Франтишека Палацкого и австрийского социалиста Отто Бауера до Карла Маркса и лорда Пальмерстона) сходились в том, что распад Габсбургской монархии оставил бы в центре Европы опасный вакуум, куда с готовностью устремилась бы Россия. Как выражался Палацкий, если бы Австрийской империи не существовало, ее следовало бы выдумать.

Политикам-националистам хотелось сохранить империю как щит, одновременно манипулируя ею в интересах своих национальных групп. Для Франца Иосифа и его министров было важно культивировать дух единства, укрепляющий лояльность подданных. Писатель Роберт Музиль в 1920-е гг. высмеивал начинания имперского правительства, изображая так называемую «Параллельную акцию» — отчаянный поиск идеи, которая придаст империи смысл (отнесенная по сюжету к 1913 г., эта кампания в конце концов приходит к формуле «Империя несет мир»). Решение, выбранное правительством в реальности, было на самом деле единственно возможным. Империя была делом династии, и именно династия удерживала ее в целости: акцент на истории Габсбургов подарил бы империи общую тему, вокруг которой могли сплотиться разные ее части.

Канва этого сюжета была задана тирольским историком и сотрудником государственного архива Йозефом фон Хормайром (ок. 1781–1848). Он творил в крупной форме — например, его «Карманная книга по истории отечества» (Taschenbuch für die vaterländische Geschichte) насчитывала 42 тома. Чуть менее монументальный, 20-томный, «Австрийский Плутарх», печатавшийся с 1807 по 1814 г., был посвящен «личностям и биографиям всех правителей и самых знаменитых полководцев, государственных деятелей, ученых и художников Австрийской империи», причем автор старался уравновесить габсбургских героев народными заступниками, сплетая их достижения воедино. Для Хормайра национальные чувства не противоречили имперской идее, поскольку габсбургская власть гарантировала «малым, слабым и менее устойчивым народам уверенность, что им не угрожают более могучие соседи». Кроме того, рассуждал Хормайр, Габсбурги обеспечивают единство, сплачивая разные народы в один сильный и процветающий организм[483].

Подход Хормайра к истории Габсбургов отразился в череде школьных учебников, подававших национальные истории в более широком контексте имперских свершений. Так, история словенцев становилась частью рассказа о большой «австрийской родине», а средневековая история чехов плавно перетекала в династическую историю Габсбургов, причем неудобные эпизоды вроде восстания 1618 г. просто замалчивались. Сплетением национального и династического в истории характеризовались и два крупнейших мероприятия Габсбургов в области культуры. Первым стало официальное многотомное изложение истории империи, известное как «Труд кронпринца» (Kronprinzenwerk — изначально главным редактором издания был сын Франца Иосифа эрцгерцог Рудольф). Вторым — 60-летний юбилей правления Франца