Границы толерантности генерал-губернаторов по отношению к деятельности позитивистского движения отнюдь не отличались широтой. Это было связано, с одной стороны, с конкретными политическими констелляциями и актуальными спорными вопросами. Но, с другой стороны, за конфликтами в польско-русском диалоге стояли гораздо более глубокие причины, нежели одна опасная тема, которой кто-то мог коснуться в праздничной речи. В самом своем принципе некоторые из модернизационных проектов, предложенных польскими позитивистами именно в сфере городского управления, взрывали рамки действий чиновников. Ведь при всей риторике развития основное внимание генерал-губернатора было направлено на поддержание общественного спокойствия и порядка, внутреннего мира и, следовательно, на сохранение статус-кво, а радикальные модернизационные концепции, наоборот, угрожали существующему социальному балансу. Например, более широкое участие общества в процессах принятия решений, которого требовали позитивисты, поставило бы под сомнение традиционные и по-прежнему устойчивые границы между сословиями в Российской империи. А такие позитивистские требования, как активное «решение» жилищного вопроса государственными инстанциями, предполагали совершенно иные представления о государственном интересе, нежели те, что соответствовали самосознанию царских чиновников и их представлениям о надлежащем порядке вещей497.

И все же, несмотря на все эти барьеры, то и дело наблюдались периоды или ситуации, когда имперские должностные лица не мешали активистам польского гражданского общества. Иногда бывало и так, что эти неравные партнеры по конфликтному и интеракционному сообществу интенсивно и продуктивно сотрудничали. Примеров развития гражданских инициатив, выдвинутых варшавской городской буржуазией, множество, и самый известный из них – это, безусловно, установка помпезного памятника Адаму Мицкевичу, инициированная польскими гонорациорами и дозволенная генерал-губернатором. Возведенная и освященная в 1897–1898 годах, статуя заняла видное место прямо на улице Краковское Предместье, в двух шагах от резиденций варшавского губернатора и генерал-губернатора498.

Когда в начале XX столетия разрабатывались планы установки в Уяздовском парке первого памятника Шопену, такая свобода развития монументальной культуры, предоставленная полякам генерал-губернатором, зашла, по мнению некоторых представителей русского общества, уже слишком далеко. В жалобе на имя министра внутренних дел они сетовали на то, что польское общество свободно осуществляет свои «национальные домогательства» в публичном пространстве и на казенной земле «может поставить свой памятник польскому национальному музыканту Шопену»499. На генерал-губернатора, однако, этот протест не произвел никакого впечатления, и открытие памятника состоялось, как и было запланировано.

Другие примеры тоже свидетельствуют о том, что представители польской общественности вполне успешно реализовывали проекты по вопросам городской культуры, развития образования, а также городского социального обеспечения и гигиены, поддержанные или по крайней мере не блокированные соответствующим генерал-губернатором. Особенно в 1890‐е годы, благодаря многочисленным инициативам состоятельных и влиятельных варшавян, были созданы коммерческие и ремесленные училища, открыты музеи промышленности, сельского хозяйства или ремесла, государственные больницы и библиотеки, введены в эксплуатацию недорогие народные бани. Нередко эти учреждения финансировались исключительно за счет частных средств и подтверждали удивительную эффективность гражданской филантропии.

Образовательные учреждения были центральными объектами гражданских инициатив. Так, при организации Политехнического института движущей силой стали представители варшавской буржуазии. Казимеж Обрембович, директор Технического отделения Варшавского общества для содействия русской промышленности и торговле, инициировал создание института, а предприниматель и банкир Станислав Ротванд координировал общенациональный сбор средств, который принес в общей сложности более миллиона рублей. Даже после того, как в Петербурге было принято положительное решение о создании института, именно варшавское гражданское общество позволило быстро начать обучение в нем: в частности, «король польской железной дороги» Ян Блох (в русском обиходе – Иван Блиох) предоставил для учебного заведения временное здание500.

То, какое огромное значение польские элиты придавали открытию новых образовательных учреждений, внезапно стало ясно царским властям, когда они во время революции 1905 года временно ввели более либеральные правила получения разрешений на открытие школ. Польское общество тут же быстро и эффективно организовало автономную и разнообразную сеть частных школ и высших учебных заведений. Здесь можно назвать не только уже упомянутую известную Польскую школьную матицу, в которой доминировали национал-демократы, и организованный их конкурентами – социалистами Университет для всех (Uniwersytet dla Wszystkich) или политически нейтральный, основанный еще в 1881 году Фонд Юзефа Мяновского (Kasa im. Józefa Mianowskiego): после 1905 года было создано множество менее известных частных школ. Хотя многие из этих учебных заведений вскоре были по указу генерал-губернатора закрыты, нет оснований считать, что царские власти намеревались вернуться к политике тотального запрета. Наоборот, временное закрытие польских средних школ было охарактеризовано самими чиновниками как «крайняя мера административных репрессий», которая обоснована непрекращающимся бойкотом государственных школ и участившимися нападениями на их учеников501. Когда польская пресса публично дистанцировалась от этих актов насилия, генерал-губернатор Скалон разрешил вновь открыть ранее закрытые учебные заведения. Таким образом, ни в коем случае нельзя утверждать, будто российская администрация принципиально блокировала функционирование этого важнейшего сектора польской общественной деятельности502.

Но и в других сферах мы тоже обнаруживаем со стороны властей подобную политику непрепятствования местным инициативам. Так, власти никоим образом не возражали против того, чтобы общественность принимала меры к облегчению хронического (и обострившегося начиная с 1880‐х годов) жилищного кризиса в Варшаве: генерал-губернатор давал разрешения на реализацию частных благотворительных проектов, подобных, например, инициативе предпринимателя и финансиста Станислава Ротванда, который в 1897 году в нескольких приобретенных им домах сделал дешевые квартиры для рабочих, а также организовал бесплатный уход за детьми и бани для бедных детей503. Таких попыток хоть ненамного облегчить ситуацию с жильем, которая становилась в растущем мегаполисе все хуже и хуже, было предпринято несколько. Но единственный крупный жилищно-строительный проект, который удалось довести до завершения, – это жилой комплекс Колония Вавельберга в промышленном и рабочем районе Воля, построенный на деньги банкира Ипполита Вавельберга и его жены Людвики Вавельберг. В этих домах, сданных в 1900 году, могли со скромным комфортом разместиться 330 семей504. Проект был частной инициативой. И хотя государственные органы никак не участвовали в его финансировании, они сыграли роль в его успехе тем, что предоставили необходимое разрешение на строительство быстро и беспрепятственно. Генерал-губернатор Имеретинский публично выразил свой «личный интерес» к Колонии Вавельберга и тем самым морально поддержал от имени высшей администрации края эту благотворительную инициативу. Аналогичная картина наблюдается и в том, как относились власти к благотворительной деятельности польской общественности в сфере ухода за больными, сиротами и пожилыми людьми: генерал-губернатор способствовал или не препятствовал образованию таких сфер, где могла развиваться филантропическая деятельность варшавской общественности505.