Невозможно переоценить то значение, какое имела для развития городов на протяжении долгого XIX века эта готовность горожан вкладывать деньги и силы в благотворительность. Это относится к Европе вообще и к Варшаве в частности. Более того, поскольку в казне Варшавского магистрата зачастую было мало средств, здесь подобная готовность приобрела еще бóльшую актуальность. Буржуазия через фонды и пожертвования стремилась участвовать в улучшении жизни города помимо властей, и это ее стремление оказало столь же непреходящее влияние на культурный ландшафт польской столицы, как и на архитектурный ее облик. В мегаполисе на Висле было множество зданий, которые убедительно репрезентировали это представление городского среднего слоя о себе как о патроне городской культуры и польской высокой культуры вообще. Наиболее известными примерами здесь, конечно, служат внушительное здание галереи искусств «Захента» (Zachęta) на Саксонской площади и великолепное здание Варшавской филармонии. Общество покровительства изящным искусствам в Варшаве (Towarzystwo Zachęty Sztuk Pięknych w Warszawie) возникло еще до Январского восстания. Но потребность в собственном крупном здании его правление осознало лишь в конце XIX века. На рубеже веков архитектору Стефану Шиллеру, чье имя не раз упомянуто в этой книге и чьи творения можно видеть в Варшаве повсюду, был заказан проект здания с помещениями для выставок и культурных мероприятий. В 1903 году «Захента», выстроенная в стиле неоренессанса, была торжественно открыта для публики, после чего быстро превратилась в один из самых важных культурных центров столицы Привислинского края. Почти одновременно состоялось и открытие Национальной филармонии: так варшавская буржуазия демонстрировала сознание своей роли и миссии носителя высокой культуры. Пианист и композитор Игнаций Ян Падеревский, а также финансист и меценат Леопольд Кроненберг, основавшие филармонию по принципу акционерного общества, осуществили весьма успешный симбиоз искусства и капитала. Представительный концертный зал для филармонии был построен в 1900–1901 годах в новом элегантном деловом квартале Варшавы506.

Мотивы, заставлявшие представителей варшавской буржуазии активно заниматься благотворительностью, были разнообразны. Помимо всего прочего, это было проявлением буржуазной рецепции дворянского габитуса, поскольку знать в Царстве Польском традиционно была не чужда филантропии. Но, несомненно, столь же важную роль сыграла здесь и позитивистская традиция «работы у основ общества». Филантропия понималась в подобных кругах как патриотический акт и обставлялась соответствующим образом. Это касается, между прочим, и небольшого круга ассимилированных варшавских евреев. Варшавские семьи предпринимателей и банкиров иудейского вероисповедания – Блиохи, Кроненберги, Натансоны, Вавельберги – своей особо усердной деятельностью в области благотворительности и поддержки наук старались показать себя польскими патриотами и неотъемлемой частью варшавской буржуазии. Они позиционировали себя как «поляков Моисеевой веры» – традиция, восходившая к недолгой фазе католическо-иудейского сотрудничества во время Январского восстания (1863–1864). Теперь совместная деятельность на благо польской нации и культуры продолжалась мирными средствами – в виде благотворительности507.

Эти публичные демонстрации еврейско-патриотического мышления приобрели еще большее значение на рубеже веков, когда такие политические лидеры, как Роман Дмовский или Феликс Конечный, громко пропагандировали узкотрактуемый – конфессионально и этнически – польский национализм, в котором быть поляком значило быть католиком, а антисемитские элементы проявлялись все сильнее и сильнее. Однако подобная, все более юдофобская, ориентация не была монополией диффузной среды «национальной демократии»: в кругах польских позитивистов и либералов тоже росло недовольство тем, что значительная часть еврейского населения, казалось, не хочет ассимилироваться. Либеральные публицисты, такие как Александр Свентоховский или издатель журнала Myśl niepodległa Анджей Немоевский, также крайне пренебрежительно высказывались о живущих в Польше евреях и только в ассимиляции видели основу для предоставления им равных прав508.

Еврейская благотворительность была формой сопротивления этим агрессивным притязаниям на монопольное право определять, что значит быть поляком и патриотом; она являлась зримым выражением конфессионально открытого понимания нации и национальности. Не в последнюю очередь с ней некоторые еврейские семьи Царства Польского связывали надежду занять место в «хорошем обществе». Благотворительные проекты, такие как Колония Вавельберга, всегда были, помимо прочего, еще и попыткой евреев задекларировать свои притязания на право принадлежности к сообществу горожан, преодолеть узкие границы изолированного еврейского квартала вокруг улицы Налевки и заявить о повсеместном присутствии большого еврейского населения в Варшаве509.

С другой стороны, царская бюрократия проявляла все бóльшую готовность разрешать такие филантропические инвестиции и в этой своей политике терпимости удивительно нейтрально реагировала на то, из какой конфессиональной среды происходят подобные инициативы. Повышенная толерантность администрации была связана с тем, что государственная власть начиная с конца XIX века должна была справляться со все более сложной задачей – править растущим молохом, каковым являлась Варшава. Необходимо было поддерживать социальные и санитарно-гигиенические условия на приемлемом уровне, а из‐за скудости бюджета власть сама была сильно ограничена в возможностях для действия.

Руководители царских органов управления созывали специальные комиссии и предоставляли варшавской общественности возможность непосредственного участия как в работе этих комиссий, так и в осуществлении их решений. Например, в специальную комиссию, которая в 1907/08 году должна была заниматься проблемой вывоза снега, были назначены три представителя Варшавского гигиенического общества, несколько депутатов от Союза техников, представители Варшавского кредитного общества и Адольф Сулиговский как эмиссар Варшавского общества домовладельцев. Из тридцати трех человек, участвовавших в работе этой комиссии, только тринадцать были сотрудниками государственных органов510. То же самое относится к созданной в 1908 году постоянной магистратской комиссии, которая должна была координировать уборку общественных пространств и контролировать ее выполнение. Эмиссары от общественных организаций, профессиональных объединений, ассоциаций для защиты интересов тех или иных профессиональных групп и здесь составляли большинство: тринадцать из двадцати пяти членов. Тот факт, что подобное долгосрочное участие представителей общественности в бюрократических структурах было возможным, объясняется в этом случае – по крайней мере отчасти – недостатком средств в городском бюджете511.