Очень редко убийцы рисуют своих жертв. Аккуратное и ритуальное омовение Нильсеном трупов, а также то, какими он их рисует, указывает на то, что он действительно считал их красивыми. Отрывок, написанный Нильсеном 23 апреля 1983 года на рисунке, где Нильсен задумчиво стоит над мертвым телом, о многом нам говорит. Нильсен пишет:

На другой стороне того же рисунка Нильсен добавил: «Я стоял там, чувствуя огромную скорбь и невероятную печаль, как если бы умер кто-то очень дорогой мне… Я с удивлением размышлял о подобной трагедии… Ритуальное омовение… Я ждал ареста. Иногда я задумывался о том, есть ли хоть кому-нибудь дело до них или до меня. Я сам мог бы лежать на этом столе. На самом деле большую часть времени так и было».

Если человек потерял всякую надежду на создание стабильных любящих отношений с другим живым человеком, как, полагаю, было с Нильсеном, фантазии об идеальных отношениях в смерти могут стать для него навязчивой идеей. Суинберн выражает похожую мысль в стихотворении «Сад Прозерпины», когда пишет: «И даже самая усталая река вольется в море». Вагнер в «Тристане и Изольде» рассказывает о влюбленных, достигших идеального единения в смерти, каковое при жизни для них было невозможно. В каком-то смысле Нильсена, судя по его рисункам, можно считать этаким романтиком с чудовищно искаженными понятиями о плохом и хорошем.

Рассказ Мастерса о суде над Нильсеном подчеркивает существующую пропасть между юридическим и психиатрическим мышлением. Однако в последнее время отношения между законниками и психиатрами значительно улучшились, в основном благодаря усилиям таких криминологических психиатров, как доктор Питер Скотт и профессор Тревор Гиббенс – оба недавно ушли из жизни. Раньше психиатры, дававшие показания в суде, часто являлись не самыми лучшими представителями своей профессии, и неудивительно, что юристов они раздражали. Кроме того, судьи, работающие в комиссии по условно-досрочному освобождению, часто начинают видеть преступников в новом свете как личностей, поскольку они обязаны читать подробные отчеты о заключенных, предоставленные тюремными охранниками и начальниками, офицерами, назначенными надзирать за условно-досрочно освобожденными, медицинскими сотрудниками тюрьмы и так далее. Это помогает им понять, что индивидуумы, совершающие одинаковые преступления, часто представляют собой совершенно разные типы людей, и что причины, по которым эти преступления совершаются, одновременно и сложны, и слишком мало изучены, а юридические категории «вменяемости» чрезмерно все упрощают. Несмотря на это, все еще существуют судьи, которые, по своей воле или нет, не воспринимают показания психиатров всерьез, относясь к ним или с презрением, или с пренебрежением, считая их слишком неточными, чтобы приносить пользу. Неудивительно, что многие психиатры не любят появляться в суде. Трое, принявшие участие в суде над Нильсеном, являлись опытными криминологическими психиатрами, которые часто давали показания по разным случаям. И все же всех троих заставили выглядеть глупо совместными усилиями адвоката и прокурора.

Единственное, что отчетливо ясно из суда над Нильсеном – это то, что и психиатрическая классификация психических расстройств, и связанные с этим юридические понятия абсолютно в данном случае не подходят. Защита на основании «безумия» требует, чтобы подсудимый демонстрировал симптомы и признаки какого-нибудь легко узнаваемого «психического заболевания», вроде шизофрении. То есть он должен показывать, что страдает от мании преследования, галлюцинаций или очевидного расстройства мышления. Еще лучше – если он верит, что его мысли не принадлежат ему, а внедряются в его разум богом или дьяволом. В случаях, когда психическое расстройство является последствием повреждения мозга, например, в результате тяжелой черепно-мозговой травмы, артериосклероза или старческого слабоумия, присяжные охотно соглашаются, что подобный человек не может нести полную ответственность за свои поступки. В случае Нильсена подобная линия защиты невозможна. Он не страдал шизофренией или маниакально-депрессивным расстройством, физически его мозг был в порядке. Он прекрасно мог выражать свои мысли, обладал интеллектом выше среднего, свободно владел письменной и устной речью, написал подробный рассказ о своих преступлениях и тысячи слов о самом себе. Любой прохожий с улицы подтвердил бы: человек, совершивший то, что совершил Нильсен, наверняка безумен. И все же его адвокат даже не пытался доказать, что он безумен в юридическом или медицинском смысле, только сократить срок по статье непредумышленного убийства на основании «ограниченной вменяемости», заявляя, что в момент каждого убийства Нильсен страдал от психической ненормальности и не мог сформировать это специфическое намерение убийства.

Два психиатра, выступавших на суде в его защиту, столкнулись, как я полагаю, с безнадежной задачей. Их показания с юридической точки зрения оказались неудовлетворительны, поскольку большая часть этих показаний была основана на том, что рассказал им сам пациент, а не на объективном наблюдении за его поведением. Людей, страдающих от повреждений мозга или психических отклонений, можно выявить посредством объективных тестов и физических признаков примерно таким же образом, как выявляют заболевания сердца или почек. И хотя серьезные случаи мании и депрессии обычно вызывают значительные отклонения в поведении, у пациентов, чье заболевание не достигло крайней степени, такого не происходит, и то же можно сказать о шизофрении. В действительности постановка диагноза шизофрении тоже по большей части зависит от того, что рассказывает психиатру сам пациент. Это еще более очевидно в случаях «расстройства личности», которое психиатры со стороны защиты решили приписать Нильсену. В Международной классификации болезней от девятого пересмотра в разделе психических расстройств перечислено около десяти «расстройств личности», которые определяются там как «глубокие неадекватные шаблоны поведения, обычно заметные в подростковом возрасте или раньше и продолжающиеся во взрослой жизни, хотя часто они становятся менее очевидными в среднем или пожилом возрасте». Список включает такие расстройства, как «шизоидное расстройство личности», «импульсивное расстройство личности», «ананкастное расстройство личности» и так далее. Хотя, с точки зрения психиатров, подобная классификация расстройств кажется полезной и сразу же обеспечивает других профессиональных психиатров всей нужной информацией о пациенте, она все же не сравнится с точным медицинским диагнозом. И, в отличие от медицинского диагноза, такая классификация не дает возможности для дальнейшего точного прогноза. Если пациент страдает заболеванием сердца или от повреждения мозга, даже от маниакально-депрессивного расстройства или шизофрении, на основе имеющейся информации можно попробовать угадать, станет ли ему лучше, как долго он, вероятно, сможет прожить и тому подобное. Диагноз «расстройство личности» – одна из тех вещей, которые делают так называемую «медицинскую модель» для области психиатрии не самым удобным инструментом. Неудивительно, что доктора Маккейта прокурор в зале суда разбил в пух и прах.

С другой стороны, юристы точно так же связаны по рукам и ногам допущениями и классификациями своей профессии и в результате могут порой выглядеть не менее глупо. Когда мистер Грин сказал, что Нильсен демонстрировал находчивость, хитрость и разумность, что он по своей инициативе приглашал людей к себе домой и весьма правдоподобно врал, он не без оснований пытался указать на то, что «ограниченная вменяемость», на которой настаивала защита, здесь неприменима, поскольку Нильсен способен на рациональное планирование, а значит, на формирование намерения убийства. Но даже люди с самыми очевидными психическими заболеваниями вполне способны формировать подобные намерения. Человек, выстреливший в Георга III из мушкетона, считал, что это необходимо для спасения мира – он страдал от психического расстройства в результате серьезной черепно-мозговой травмы, полученной в Наполеоновских войнах. Его сочли невиновным на основании его безумия. Но он вполне способен был сформировать намерение убийства и воплотить его в жизнь. Так называемая «субъективная сторона преступления», столь любимая юристами, часто не дает возможности различать психически нормальных людей от психически ненормальных.