Хатхор Маат кивнул, но Ариман понял, что павонида все так же привлекает идея изменения картины грядущего.

Астартес спускались к сердцу горы еще час, пока наконец не добрались до глубочайшего подземелья. Им открылась шестиугольная библиотека, где вдоль каждой стены, кроме той, со стороны которой они вошли, тянулись книжные полки, стонущие под тяжестью возложенной на них осязаемой мудрости.

Точно в центре зала находился круглый стол, заваленный книгами и свитками. Сидевший за ним чтец поднял голову и приветливо взглянул на трех адептов.

Он носил багряные одеяния с золотой отделкой, плечи его покрывал серебристый кольчужный капюшон. Благородно красивое лицо мужчины обрамляли длинные волосы цвета воронова крыла, зачесанные назад и достигавшие середины спины. Его подбородок украшала заплетенная борода, стянутая тремя медными кольцами.

— Кто ты? — спросил Азек, когда незнакомец аккуратно закрыл книгу и положил ее на стол обложкой вниз.

Чтец указал корвиду на кресло напротив себя. Воин готов был поклясться, что это сиденье появилось в библиотеке лишь мгновение назад.

— Я — царь Кадм, — представился мужчина. — Госпожа Шивани предупредила меня о твоем приходе, Азек Ариман.

Однажды Лемюэль угодил в электрическую бурю на нордафрикейских ферроравнинах Азака-Тоннерре[118]. Тогда он пробирался на восток с караваном отчаявшихся людей в поисках неуловимого сангома[119], якобы наделенного чудодейственным даром…

Первым признаком неприятностей стало внезапно помрачневшее небо. Прямо над ними прошел один из экспедиционных флотов, проводивших сбор на низкой орбите, и колоссальная масса стали взволновала уже беспокойную атмосферу ЭМИ-шквалами. Проводники, что ехали верхом, тут же рассыпались в разные стороны, стараясь максимально удалиться от конвоя, представлявшего собой огромное скопление металла.

Оглушительные раскаты грома сотрясли землю, и мгновением позже гроза помчалась на людей, перебирая ногами-молниями. Яростно засверкал сам воздух; машины из авангарда каравана рассыпались пеплом во всполохе света, ослепительно ярком, как магниевая вспышка. От них по конвою прокатилась череда взрывов — детонировали топливные элементы, внешние прометиевые баки разлетались на куски, шумно изрыгая фонтаны пламени. Панические вопли тонули в непрерывном треске электрических разрядов.

Гомон и другие паломники разбежались в поисках укрытия, но беспощадная буря настигала их повсюду. Через девять часов Лемюэль и еще двое уцелевших выползли из-под груды обугленных трупов, схожей с погребальным костром.

Та ночь уже тысячу раз являлась летописцу в кошмарах.

Он никогда не думал, что повторно переживет ее наяву.

На Гамоне распластался Виддоусин. Лемюэль не мог пошевелиться, придавленный немыслимо тяжелым Волком, и даже не знал, жив тот или мертв.

В последний миг перед падением летописец увидел шквалы искрящих молний, что вылетали из орудий киборгов, и дымящуюся броню Ольгира, который врезался в него всем телом. Рухнув наземь, Гамон завопил от ужаса и боли: ортезы на его ногах смялись под весом легионера.

Сейчас он лежал ничком, задыхаясь, и не видел, что творится вокруг.

«Почему автоматоны открыли огонь по нам?»

Над ареной разносился болезненный рев, мерзко смердела поджаривающаяся плоть. Лемюэль рыдал: вынужденная неподвижность в замкнутом пространстве напоминала ему о том, как он валялся, придавленный телами умирающих в Азака-Тоннерре.

Летописец не мог расправить грудь и втягивал воздух лишь мелкими порциями: Виддоусин понемногу выдавливал из него жизнь. Гамон попытался выползти из-под неподвижного фенрисийца, но тот весил сотни килограммов.

Услышав, что его зовут по имени, Лемюэль попытался поднять взгляд, но поле зрения затягивал свинцовый туман, и лишь где-то вдали виднелось светлое пятнышко.

«Что это, смерть?»

Гамон всегда страшился ее. Когда жена летописца неизлечимо заболела, он возроптал на судьбу и исколесил весь свет, ища средство от хвори. Но теперь, когда гибель явилась за самим Лемюэлем, он не боялся. Неужели Малика чувствовала себя так же и потому умоляла его не тратить их последние дни вместе на бесцельные поиски лекарства?

Перед Гамоном возникла неясная серая тень.

Сморгнув слезы, летописец попробовал сосредоточиться на ней.

Он увидел маленького мальчика, протягивающего ему ручонку.

Дитя смотрело на Лемюэля мертвыми пустыми глазами. Тонкую шею пересекала лилово-желтая полоса — след детоубийства, совершенного матерью.

«Но, по сути, я задушил его своими руками».

Мальчик по-прежнему тянул ручку к Гамону.

«Как его звали?»

В разум Лемюэля хлынула лавина имен, неведомых ему. Летописец не понимал, что они обозначают — людей, места или вещи.

«Фарос? Фаэрон?»

«Нет, Ферет. Точно, его звали Ферет».

— Оставь меня, — прошептал Гамон остатками дыхания. — Я убил тебя. Я убил тебя…

— Нет, — ответил ему глубокий и раскатистый, совершенно не детский голос. — Ты еще можешь спасти всех нас.

Мальчик схватил Лемюэля за шкирку и потащил к себе. Гамон с изумлением понял, что могучее дитя медленно вытаскивает его из-под распростертого Ольгира, и начал отбиваться: в мире живых летописца ждали только новые страдания.

Давление на грудь исчезло. Лемюэль судорожно втянул заряженный электричеством воздух. Вокруг него плясали разряды энергии, арену накрывал трескучий купол из молний. Мир в поле зрения поплыл из-за резкого притока кислорода в мозг, и Гамон едва не упал лицом вниз, но мальчик удержал его.

«Нет. Не мальчик».

Воин Тысячи Сынов дернул Лемюэля вверх, порвав ему балахон, и заставил сесть прямо. По ногам и позвоночнику Гамона пронеслась волна невыносимой боли, на глазу выступили слезы. Заморгав, летописец извернулся в хватке своего спасителя. Легионер неразборчиво забормотал себе под нос и провел руками по груди человека, словно проверяя, не ранен ли тот.

Ощутив кожей нечто влажное, Лемюэль опустил глаз. В тех местах, где его касался космодесантник, остались текучие пятна крови.

— Что ты делаешь? — выдохнул Гамон.

— Сиди смирно, — велел воин, оглядываясь через плечо. — У меня мало времени.

Летописец посмотрел туда же, и его сердце заколотилось от ужаса.

В центре амфитеатра ослепительно сиял Магнус Красный.

Вытянув ступни носками вниз, Алый Король парил в метре над песком, уже обращавшимся в стекло, и броня нестерпимо ярко сверкала, будто расплавленное золото. С распростертых рук примарха струился свет, подобный крыльям ангела мщения, который сошел с небес, чтобы обрушить возмездие на неверное царство.