– Мы ведь должны это сделать, да? – неуверенно спрашиваю я.

– Да. Либо это, либо всего лишь прикончить Моргана. – Уголки губ Лоренцо чуть приподнимаются в усмешке. – Если, конечно, ты не хочешь именно этого.

Разумеется, я именно этого и хочу. Но нет смысла быть такой жадной. Морган, утративший способность говорить, ничуть не хуже.

– Ладно, – говорю я. – Я иду наверх. Пошли кого-нибудь за мной, если я к десяти не вернусь, ладно?

– Договорились.

Я не останавливаюсь возле стола охраны и не прошу Петроски сопроводить меня в комнату отдыха. Вместо этого я направляюсь к стоящему рядом с Петроски солдату и достаточно громко, чтобы и Петроски наверняка это услышал, говорю:

– Мне нужно хотя бы ненадолго закрыть глаза и попробовать уснуть. Вы не могли бы проводить меня в комнату отдыха?

Пока этот охранник громко спрашивает у оставшихся в лаборатории сотрудников – лаборатория, кстати, уже наполовину опустела, – не хочет ли еще кто-нибудь перекусить или поспать, Петроски кивком головы подзывает меня к себе и сообщает:

– Я позвонил вашему мужу.

– Прекрасно. Спасибо. – Я бы не хотела сама просить его о помощи – будет куда лучше, если подобное предложение последует от него.

И оно следует.

– Я мог бы еще что-нибудь для вас сделать?

– Если честно, то да. Есть кое-что.

Его лицо, гладкое, безусое и невинное, как у младенца, радостно вспыхивает, когда я подробно объясняю ему, что именно мне от него требуется.

Пока Лоренцо на восемь этажей ниже вводит седативы четвертому шимпанзе под несчастливым номером 413 и устанавливает оборудование, которое будет нам необходимо, я, не раздеваясь, усаживаюсь на узкую койку и, с трудом переваривая подсохший сандвич из кафетерия, пытаюсь читать седьмую главу труда, посвященного нейроанатомии приматов, в которой, как известно, приводится детальное описание головного мозга нашего ближайшего родственника, шимпанзе. Как ни странно, моя тошнота на время, видимо, отступила, за что в основном следует благодарить одного из моих «ближайших родственников», шимпанзе за номером 413, который сегодня днем меня чуть совсем не покалечил.

Я открываю в планшете новое окно и проверяю базу данных по опубликованным в медицинских журналах статьям по краниотомии и различным процедурам трепанации черепа, время от времени поглядывая на недоеденную половину своего сандвича. Хлеб с сыром как-то не очень хорошо компануется с подобным чтением на ночь, и я решительно откладываю сандвич в сторонку и погружаюсь в изучение своего нового друга, специальной дрели для мягкой перфорации черепа.

Когда меня начинают одолевать мысли о том, что я никоим образом не смогу преодолеть себя и просверлить дыру к обезьяньем черепе, не говоря уж о черепе человека, я вспоминаю Джеки, Лин и Изабель.

Соберись, Джин!

И я продолжаю читать, пока мои веки сами собой не смыкаются под воздействием силы тяжести, а планшет не выскальзывает у меня из рук.

Стук в дверь раздается, как мне кажется, в ту самую минуту, когда я наконец-то погружаюсь в сон.

– Доктор Макклеллан? – Голос звучит приглушенно, невнятно.

– Да.

– Пора идти. Доктор Росси говорит, что вы нужны ему в лаборатории.

Всем от меня что-нибудь нужно! А вот мне, например, нужно как следует отоспаться – примерно с недельку.

– Хорошо. Сейчас иду. – Я заставляю себя встать и привожу в порядок свою одежду – судя по ее виду, спала я крепко, хотя и очень недолго. Затем я открываю дверь и вижу перед собой Петроски. Он выглядит так, словно постарел лет на десять за то время, что меня не было в полуподвальном помещении лаборатории.

– Хорошо отдохнули, мэм?

Мои губы сами собой бормочут что-то вроде «да, спасибо», но моя тяжелая голова решительно с этим утверждением не согласна. С трудом переставляя непослушные ноги и заставляя их делать что полагается, я все же добредаю до лифта и вхожу в кабину вместе с сержантом Петроски.

– Все сделано, – говорит он. – В точности так, как вы просили.

– Хорошо. А теперь послушайте, сержант. Вы свою часть дела выполнили. И на эту минуту вам известно лишь, что доктор ЛеБрон направился в лабораторию в… Кстати, который час?

– Пять минут одиннадцатого, мэм, – и он даже подносит мне к самому носу свое левое запястье, чтобы я могла убедиться сама.

– Хорошо. Значит, ЛеБрон направился в лабораторию без десяти девять. А еще он мельком заметил, что у него болит голова. Больше вам ничего не известно.

Ничего удивительного, что на каждое мое предложение Петроски с военной четкостью откликается своим «да, мэм» и заботливо удерживает кнопку, открывающую дверцы лифта, пока я оттуда выбираюсь. Однако у входа в лабораторию он останавливается. Медлит?

Пожалуйста, только не струсь! Только не сейчас! Я не могу с уверенностью сказать, кого мысленно прошу об этом – Петроски или себя.

Он вставляет в щель свою карту-ключ, ждет, когда зажжется зеленый свет, и вот я уже внутри. Мы проходим мимо оставшихся шимпанзе, которые по-прежнему ухают в своих клетках, и я замечаю, что вольер, где содержалась обезьяна № 413, пуст.

И в основной лаборатории никого нет.

Первым делом Петроски должен был организовать эвакуацию сотрудников из этого полуподвального помещения, что, судя по опустевшим стульям и хаотически разбросанным документам на столах, ему удалось просто отлично. А для создания видимости крайне опасной ситуации требовалось только участие Лоренцо, газовая горелка, немного фольги и смесь сахара и азотнокислого калия. Сама биохимическая лаборатория после этого выглядела, должно быть, так, словно там взорвалась бомба.

Ну что ж. Таков, собственно, и был наш план.

Я оставляю сержанта Петроски возле пункта охраны и иду мимо разбросанных блокнотов, калькуляторов, микроскопов и луп туда, где меня ждет Лоренцо. Он пребывает точно в той же позе, в какой я его оставила два часа назад, – то есть полусидит на краешке лабораторного стола. Вид у него абсолютно спокойный, взгляд хладнокровный, и мне вдруг приходит в голову мысль о том, что лучше бы он не был таким замечательным и другим женщинам не было бы так легко тоже в него влюбиться.

– Сработало, Джианна! Просто волшебный фокус какой-то: совершенно беззвучно и совершенно не смертельно, зато очень много дыма. А знаешь, что я первым делом смастерил, когда, наконец, получил набор химикатов? Дымовую шашку. Правда, при этом уничтожил материну лучшую кастрюлю для приготовления пасты. – В его глазах вспыхивают веселые искорки, дьявольские и мальчишеские одновременно.

«Мальчишки», – думаю я. До чего же они обожают взрывать все на свете. Или, по крайней мере, делать вид, что у них что-то «здорово взорвалось».