Лоренцо спрыгивает со стола и заглядывает мне в лицо:

– Ты готова?

– Не знаю. Не уверена, что смогу это сделать. – И уже при этих словах я чувствую, что бутерброд с сыром начинает движение в каком-то совсем неправильном направлении. – Где они?

– Здесь. – Лоренцо открывает дверь в боковое помещение. Там пусто, если не считать двух каталок, хирургического стола на колесах и набора таких хирургических инструментов из нержавеющей стали, какие я видела только на картинках, – всевозможные захваты и пинцеты, ретракторы и хирургические щипцы, а также какая-то штука, более всего похожая на нож для разрезания дынь. На той каталке, что ближе ко мне, лежит самка шимпанзе ростом в четыре фута, на ее черепе слева выбрита приличная проплешина. На второй каталке «зверь» побольше, его рост никак не меньше пяти футов шести дюймов, но сам он чуть более низкого интеллектуального уровня. Оба накачаны седативами и дышат спокойно и равномерно.

Значит, Петроски удалось залучить Моргана в лабораторию, а Лоренцо сделал все остальное.

– А знаешь, в таком виде он мне, пожалуй, больше нравится, – говорю я. – Которого берем первым?

Лоренцо указывает на шимпанзе.

– Ну да, конечно. Неудачно я пошутила. – Но мне просто необходимо шутить, чтобы как-то со всем этим справиться. Впрочем, стоит мне посмотреть на дрель для краниотомии с его неправильной формы стальным сверлом, чем-то похожим на неправильно сформировавшийся зуб, и мое восприятие окружающего кардинально меняется. Никакие шутки уже не помогают. Мне, черт возьми, помог бы только обыкновенный нейрохирург.

– Джианна? – окликает меня Лоренцо и выразительно смотрит на часы. – Между прочим, они оба далеко не вечно будут пребывать в бесчувственном состоянии.

Я беру дрель для перфорирования черепа и включаю ее. «Зуб» с негромким гудением начинает вращаться, и меня охватывает ужас. Да разве этот крошечный зубик сможет пробиться сквозь кости черепа?

– Я не могу, – говорю я и кладу дрель. И все мое стремление непременно быть полезной куда-то исчезает.

Не знаю, сколько раз за мои сорок с лишним лет я говорила «Нет, я его просто убью!». Несколько тысяч, наверное.

Я была готова убить Патрика за то, что он оставил мокрую одежду в стиральной машине. Или за то, что не позвонил и не сказал, что задержится. Или за то, что он разбил вазу из майолики, мамин подарок. Была готова, могла бы, хотела. Убить, убить, убить. И, разумеется, ничего подобного я никогда в виду не имела. Это выражение столь же семантически бессмысленно, как и выражения «я тебя до смерти люблю», или «я такой голодный, что просто лошадь могу съесть», или «жизнью клянусь, что команда «Сокс» в этом сезоне проиграет». Никто не умирает от любви за пределами романа Бронте, не ест лошадей целиком и не кладет свою жизнь на плаху ради какой-то бейсбольной команды. Никто. Однако мы постоянно пользуемся этим словесным мусором.

Дело в том, что я не знаю, смогу ли я вскрыть череп этому проклятому существу под номером 412, даже если он и находится в состоянии глубокого наркотического сна.

Но я совершенно точно знаю: я даже близко не поднесу эту дрель для краниотомии ни к одному из этих гоминидов, что спокойно спят на каталках.

Я, в конце концов, не обязана это делать.

– Позови Петроски, – говорю я Лоренцо.

Он удивленно на меня смотрит.

– Нет. Я не собираюсь просить его вскрыть череп вместо меня. Но мне нужны ключи от комнаты № 1.

Снова тот же удивленный взгляд.

– Чтобы вытащить оттуда Лин. И остальных. Скажи мальчику, что я советую ему говорить, будто мы его усыпили и выкрали у него ключи. Если, конечно, до этого дойдет. Но, по-моему, он отлично справится и сумеет нам подыграть. – И я быстро объясняю Лоренцо ситуацию с дочерью Петроски.

– Я бы точно это сделал, – говорит Лоренцо. – То есть подыграл бы. Если бы это была моя дочь. – И смотрит на меня, и взгляд его останавливается там, где когда-то была моя талия, теперь уже заметно располневшая. – И я бы никогда без тебя не уехал, Джианна. Никогда.

– Правда?

– Правда. – Он быстро обходит помещение, высматривая замаскированную камеру слежения, и целует меня. – Никогда.

– Теперь ты понимаешь, какие чувства я испытываю, когда думаю о Соне и о мальчиках? – В основном, конечно, о Соне. Страшнее всего для меня мысль о том, чтобы уехать и оставить ее здесь, когда все валится в тартарары. А еще страшнее возможность того, что и еще одна моя девочка попадет в этот ад… Но на ближайшие двенадцать часов мне надо выбросить из головы все подобные мысли. И я говорю Лоренцо: – Ну же, иди за Петроски. Пусть парень теперь сыграет небольшую роль взломщика тюремных замков.

Не проходит и пяти минут, как Лоренцо возвращается вместе с Лин. Когда она видит эти два тела, распростертые на каталках, рот у нее невольно открывается, а глаза становятся огромными от ужаса и непонимания. Она вопросительно смотрит на меня, и я прошу Лоренцо объяснить ей, в чем проблема, пока я сама займусь Джеки и Изабель. Им вовсе не нужно ни находиться здесь, ни видеть то, что мы сейчас намерены сделать. Черт побери, мне бы тоже очень не хотелось все это видеть!

Лоренцо в очередной раз напоминает, что выбора у меня нет, а Лин поднимает вверх большой палец на правой руке и бьет им по левой ладони.

– Ты нужна ей, чтобы ассистировать, – говорит Лоренцо.

Я смотрю на черный браслет Лин.

– Как она ухитрилась это сказать?

Лин округляет глаза, машет руками туда-сюда у себя перед грудью, затем соединяет указательный и средний пальцы обеих рук и указывает ими на меня, а потом сердито ими трясет.

– Она говорит: не думай сейчас об этом и поторопись, – поясняет Лоренцо. – Ну, действуй, а я буду переводить.

– Вы что, оба знаете американский язык глухонемых? – удивляюсь я. – Но зачем он вам?

Лоренцо пожимает плечами.

– Ты же немного говоришь по-вьетнамски, верно?

– Да.

– Зачем тебе вьетнамский?

– Ладно. Поняла.

Благодаря Лоренцо я «слышу» все наставления Лин, пока мы с ней моем руки перед операцией у одной из лабораторных раковин. Это практически сокращенный курс нейрохирургии для идиотов. Постоянно следи по монитору за работой жизненно важных органов. В первую очередь подавай мне те инструменты, которые лежат в первом ряду. И стой, черт побери, так, чтобы не заслонять мне свет. А дальше уже в полном соответствии с решительным характером Лин: «Только не вздумай грохнуться в обморок, так твою мать!»

С первыми тремя пунктами я справиться, пожалуй, смогу. А вот насчет четвертого не уверена.

В нашей импровизированной операционной с белыми стенами у Лин уходит всего пара минут, чтобы сделать разрез на голове у шимпанзе, и еще тридцать секунд, чтобы просверлить в его черепе дыру размером с дайм. Она выключает дрель, передает ее мне вместе с куском обезьяньего черепа и делает какой-то знак Лоренцо.