Горло стискивают слова, которые я не могу произнести вслух.

— Отец, пора возвращаться домой.

— Еще одну трубочку… и я буду в полном порядке. Тогда и пойдем.

Чин забирает часовой футляр и прячет его в карман. А трубку передает отцу.

— Не давайте ему больше! — прошу я.

Я пытаюсь отобрать у отца трубку, но он резко дергает ее к себе, а мне достается основательный толчок. Картик помогает мне подняться на ноги.

— Чин, зажги. Хороший человек…

Чин подносит свечу к трубке. Отец принимается курить. Его ресницы трепещут, с них срывается слеза и ползет вниз, оставляя след на небритой щеке.

— Оставь меня, детка…

Я не могу больше выносить это зрелище. Изо всех сил я толкаю женщину, сбрасывая с отца ее недвижное тело, и рывком поднимаю его с грязного матраса. Мы оба пошатываемся. Чин смеется, наблюдая за этой сценой, как за петушиным боем или еще чем-то в этом роде. Картик подхватывает отца под руку с другой стороны, и вместе мы выволакиваем его из-за занавески и ведем между валяющимися на полу курильщиками опиума. Мне так стыдно, что я вижу отца в таком состоянии… Мне хочется рыдать, но я боюсь, что если заплачу или закричу, то уже никогда не смогу остановиться.

Мы спотыкаемся на ступенях лестницы, но все-таки нам удается дотащить отца до кареты без приключений. Мальчишки честно сдержали слово. Вокруг них собралась целая толпа детей, не меньше двадцати, и все они ползают по сиденьям, а кто-то даже забрался на спину Джинджера. Холодный ночной воздух, еще недавно казавшийся мне неприятным, теперь проливается как бальзам, изгоняющий ядовитые пары опиума. Я жадно вдыхаю, пока мы с Картиком усаживаем отца в карету. Брюки Тома цепляются за дверцу и рвутся по шву. И от этого я сама как будто разрываюсь на части. Все, что я держала в себе — разочарование, одиночество, страх, подавляющая печаль, — все разом выплескивается в потоке слез.

— Джемма?

— Не… не смотри… на меня! — всхлипываю я, отворачиваясь. — Все это так ужасно… так ужасно… и во всем только я виновата!

— Ты ни в чем не виновата.

— Виновата! Если бы я не была вот такой, матушка не умерла бы. А отец никогда не стал бы вот таким! Я погубила его счастье, его жизнь! И…

Я резко умолкаю.

— И что еще? — настойчиво спрашивает Картик.

— Я воспользовалась магией, пытаясь его вылечить…

Я боюсь, что Картик рассердится, но он молчит.

— Мне невыносимо видеть, как он страдает! Но что толку во всей этой силе, если я ничего не могу сделать с ее помощью?!

Я снова заливаюсь слезами. К моему огромному удивлению, Картик осторожно отирает их ладонью с моих щек.

— Merra mitra yahaan aaiye, — тихо, напевно произносит он. — Я плохо знаю хинди, но мне понятно, что он сказал: «Иди ко мне, подруга». — Я в жизни не знал более храброй девушки, — добавляет он по-английски.

Он оставляет меня в покое до тех пор, пока слезы не иссякают. Я чувствую себя спокойной и чистой, как всегда после хорошего плача. По другую сторону Темзы Биг-Бен отбивает два удара. Два часа ночи.

Картик помогает мне поудобнее устроиться рядом со спящим отцом.

— Счастливого Рождества, мисс Дойл.

Когда мы добираемся до дома, мы видим в окнах яркий свет, — это, безусловно, дурной знак. Том ждет в гостиной. И теперь невозможно скрыть от него происшедшее.

— Джемма, где ты была до такого часа?! И почему на тебе моя одежда? И что ты сделала с моими лучшими брюками?

Картик входит в комнату, поддерживая отца, насколько это вообще возможно.

— Отец! — вскрикивает Том, приходя в ужас при виде полуодетого родителя, одурманенного опиумом. — Что случилось?

Я начинаю говорить, и слова несутся пугающим потоком:

— Мы нашли его в опиумном притоне. Он провел там двое суток. Картик хотел сообщить тебе, но мне не хотелось, чтобы в клубе узнали, это же скандал, вот я и… и…

Заслышав шум, является миссис Джонс, на ее голове все еще красуется высокий накрахмаленный чепчик, а значит, и она тоже не ложилась спать.

— Что-то случилось, сэр? — спрашивает она.

— Мистер Дойл заболел, — отвечает Том.

Взгляд миссис Джонс дает понять, что она прекрасно знает: Том лжет, но тем не менее она начинает действовать.

— Я сейчас же приготовлю чай, сэр. Следует ли послать за доктором?

— Нет! Достаточно чая, благодарю вас, — резко бросает Том. И зло смотрит на Картика. — Теперь я сам справлюсь.

— Да, сэр, — отвечает Картик.

Я теряюсь, не зная, к кому шагнуть — к Картику или к брату. Но в итоге, конечно же, я помогаю Тому и миссис Джонс уложить отца в постель. Я снимаю одежду Тома, соскребаю с себя пыль и сажу восточного Лондона и надеваю ночную сорочку и халат. Потом я отправляюсь на поиски Тома. Он сидит в гостиной, глядя на огонь. Он по одному берет прутики, слишком маленькие, чтобы давать тепло, переламывает их пополам и методически скармливает жадному пламени.

— Мне очень жаль, Том, ты уж меня прости… Я просто не знала, что тут еще можно сделать, — говорю я.

Наверное, Том начнет сейчас рассуждать, что я опозорила семью, что я никогда больше не выйду из этого дома…

Еще одна веточка летит в огонь. Она потрескивает и шипит в языках пламени и превращается в пепел. Я не знаю, что сказать.

— Я не в силах его вылечить, — говорит Том так тихо, что мне приходится напрячься, чтобы расслышать его слова. — Предполагается, что медики руководствуются наукой. Предполагается, что они должны знать ответы на все вопросы. Но я не могу даже помочь собственному отцу победить обуревающих его демонов.

Я прислоняюсь к дверному косяку, откидывая назад голову, чтобы затылком почувствовать крепкое, устойчивое дерево, как будто оно способно помочь мне удержаться на этой земле и не унестись куда-то в дикие глубины.

— Ты найдешь способ, со временем.

Мне хочется, чтобы в голосе звучала уверенность. Но ничего не получается.

— Нет. Наука мне не помогла. Ничто не поможет.

Он опускает голову и обхватывает ее руками. Я слышу странный сдавленный звук. Том изо всех сил сдерживает слезы, но ему это не удается. Мне отчаянно хочется подбежать к нему, крепко обнять, рискуя вызвать гнев и отвращение…

Но вместо того я тихо поворачиваю ручку двери и ухожу, предоставив Тому спасти лицо и ненавидя себя за это.

Меня будит отдаленный звон церковных колоколов. Рождественское утро. В доме тихо, как в морге. Отец и Том еще спят после долгой тяжелой ночи, и бабушка тоже решила не спешить с подъемом. Проснулись лишь слуги и я.