Проблемой более серьезной я считаю широкое, глубоко укоренившееся предубеждение против идеи о том, что сознание способно к лечению и профилактике. В науке по-прежнему правит описанное во введении материалистическое мировоззрение, которое отдает приоритет данным лабораторных и инструментальных исследований и физическим вмешательствам, а субъективные переживания считает отвлекающим фактором. (Слоэн вспоминает, что, когда он провел исследование, показавшее, что некоторые безнадежные онкологические больные, получающие паллиативное лечение, оценивают качество своей жизни так же высоко, как здоровые, первой реакцией рецензентов было: «Пациенты заблуждаются».) Игнорирование субъективных переживаний важно для непредвзятого проведения научных опытов, но не всегда полезно при лечении больных, когда соматическое благополучие неразрывно связано с психологическим.

Западная медицина опирается на науку и результаты испытаний (и хорошо), а потому многим администраторам и спонсорам осязаемые вмешательства просто кажутся более научными, чем сознательно-телесные. Специалист по биоэлектронике Кевин Трейси получает сейчас от частных компаний и государства миллионы долларов на развитие идеи об электростимуляции нервной системы, хотя на момент написания этих строк в его самом крупном исследовании с опубликованными результатами участвовало всего восемь человек. Напротив, гастроэнтеролог Питер Уорвелл не может убедить местные фондовые агентства оплатить кишечно-ориентированную гипнотерапию для его пациентов с синдромом раздраженного кишечника, несмотря на десятки испытаний с участием сотен человек и с положительными результатами.

«Думаю, что имеют место двойные стандарты, – говорит Ховик из Центра доказательной медицины. – Обычный способ дискредитировать нетрадиционные испытания – указать на их низшее качество. Это неправда». Он напоминает, что памятование изучено в сотнях хорошо организованных испытаний. Проведенный в 2005 году анализ 110 испытаний гомеопатического лечения показал, что они были лучшего качества, чем такие же исследования традиционных лекарственных препаратов{429}.

Об этом закоренелом сопротивлении сознательно-телесным вмешательствам я слышала снова и снова, пока собирала материал для книги. Даже добившись финансирования, ученым часто приходится бороться с больницами и университетами, выбивая возможность просто провести испытание.

Эльвира Ланг рассказала мне о реакции местной комиссии по этике в Гарварде на ее планы обследовать пациентов, переносящих эндоскопические операции (хирургия малого доступа). «Помню, ждала я, когда комиссия одобрит два испытания. Одно – с зачитыванием во время процедуры сценария релаксации. Другое – со стентированием сонной артерии на самой ранней стадии, и режим испытания был таков, что можно было запросто кого-нибудь убить. Вот это, второе, одобрили моментально! Но с гипнозом дело затянулось навеки»{430}.

Тем временем специалист по перинатальному уходу Эллен Ходнетт натолкнулась на сопротивление при попытке проверить влияние «атмосферной» среды на частоту осложнений – тусклый свет, картины природы, матрац на полу – по сравнению с обычной больничной палатой, где только оборудование и койка. В большинстве больниц ей попросту отказали, не пожелав вносить такие изменения даже при том условии, что оборудование останется на месте. «Любой, кто возьмется за это дело, столкнется с массой препятствий из-за взглядов и отношения администрации, не позволяющих даже начать испытание»{431}.

В системе здравоохранения, опирающейся на доказательные результаты испытаний, лечение в конечном счете зависит от выполненных исследований. Поэтому, наверное, неудивительно, что в западной медицине мало кто занимается подпиткой и использованием психологических ресурсов больных. Вопреки своим лучшим намерениям, медики работают в системе, которая отдает приоритет доступу к медицинской технологии и оставляет все меньше места гуманистическим аспектам лечения.

В США «врачи стали частью конвейера по оказанию медицинских услуг, – говорит Билл Или, заместитель декана в медицинской школе Университета Эмори в Атланте, штат Джорджия. – Нас все активнее вынуждают принимать больше пациентов за меньшее время»{432}. Он опасается, что эта тенденция способствует утрате медиками эмпатии (и в свою очередь, пугающему всплеску депрессии и выгорания){433}. Ради снижения затрат сокращается время приема, притом что государство тратит на здравоохранение почти 3 триллиона долларов в год – это больше 17 % ВВП; больше, чем в любой другой стране{434}. Между тем выписывается головокружительное количество лекарств. Их принимает почти половина американцев{435}, чаще всего – в связи с ишемической болезнью сердца и повышенным уровнем холестерина (на то и другое влияет стресс); при этом почти 60 % взрослых старше 65 лет принимают сразу пять разных препаратов и больше (18 % – как минимум десять препаратов){436}.