– Искали что-то конкретное?

– Скажем, – Икер на секунду задумался, – ответы на вопросы.

– И как? – нисколько не удивился старик. – Нашли?

– А Хейнлейская королевская регата имеет отношение к яхтам?

– К академической гребле. Может быть, кофе?

На этой помойке еще и кофе угощают? Не исключено, что он окажется под стать рассохшимся буфетам и засаленным рукавам. Икер поначалу хотел отказаться от сомнительного угощения, но потом решил, что вернее будет согласиться. За кофе можно наладить со стариком непринужденный разговор и узнать то, чего бы он никогда не сказал в формальной беседе с полицейским инспектором.

– Пожалуй. Вы всех потчуете кофе?

– Только тех, кто сюда заходит, – старик улыбнулся, показав крепкие, чуть желтоватые зубы. – Случайный человек здесь не появится. Меня зовут Шон.

– А я Икер, – после небольшой паузы произнес инспектор. – Икер Субисаррета. Вы ведь не баск и не испанец. Шон не испанское имя.

– Английское. Но я так давно живу в Сансе, что уже и думать забыл, что англичанин.

– Давно?

– Последние тридцать семь лет.

– И вы имеете отношение к королевской регате?

– Я был чемпионом на гонках в двойке в шестидесятом году. Хорошее было время.

Старику даже не пришлось прерывать разговор, чтобы приготовить кофе. Все необходимое находилось за его спиной: маленький столик, крошечная электрическая плитка, поддон с песком и несколько кофеварок.

– Приготовлю вам кофе по-турецки, – сказал старик, склоняясь над плиткой.

– Как-то неудобно вас обременять…

– Никакого неудобства вы мне не доставите, поверьте. Здесь так редко кто-то появляется, что можно совсем одичать.

– Но есть и постоянные посетители?

– Пара человек. Заходят поболтать со стариком. Сколько раз давал себе слово закрыть лавку…

– Отчего же не закрыли? Бизнес, я думаю, не особенно процветает?

– Не особенно, вы правы. Люди не любят старые вещи.

– Смотря, какие люди и какие вещи, – осторожно заметил Икер.

– И тут вы правы. Но, как видите, ассортимент не бог весть какой, артефактов и ценностей вы тут не найдете. Зато и цена соответствующая…

– Тогда зачем продавать то, что никому не понадобится? Даже за маленькую цену…

– Я не сказал – маленькая. Я сказал – соответствующая, – поправил Икера старик. – Каждая вещь здесь имеет ровно ту цену, которую заслуживает.

– Ну, да. А что у вас можно купить… К примеру, за семьдесят пять евро?

– К примеру, этот американский патефон, «Коламбиа Графанола», – Шон любовно похлопал по патефонной крышке. – Почти даром, учитывая, что он в отличном состоянии. В комплекте идет набор иголок и две пластинки. Вот ваш кофе, а я пока запущу патефон, чтобы вы услышали, как он звучит.

– Вообще-то, я не собирался покупать патефон…

– Но музыке это не должно помешать, верно?

После того как Икер получил на руки маленькую кофейную чашку, старик занялся «Коламбиа Графанолой»: через полминуты послышалось шипение и легкое потрескивание, затем зазвучали первые такты чуть расслабленного блюза. А потом возник и голос – не очень сильный, но нежный и чувственный. Певица – не черная, неожиданно подумал Субисаррета, у черных совсем другие голоса, более глубокие, более страстные; страсть и чувственность – совсем не одно и то же. А этот голос был еще и прохладным и согревающим одновременно. Если бы… Если бы Дарлинг вдруг вздумала напеть Субисаррете – на яхте или где-нибудь в другом, более подходящем случаю месте, – ее голос звучал бы примерно так же.

Ложась спать, вы хотите лишь одного – чтобы случилось это утро.

Но даже сотня выкуренных сигарет не спешит его приблизить.

А дьявольский дождь все стучит и стучит в ваше окно.

Все так и есть. Дьявольский дождь в окне – совсем недавняя история, не слишком приятная история; рассвета Икер так и не дождался, его единственное отличие от лирического героя, по которому томится нежный голос, – отсутствие сигарет.

– «Блю пасифик блюз», – заявил старик. – Моя любимая песня. Вижу, она вам тоже понравилась. Трогательная, не правда ли?

– Кто ее поет?

– Рита Хейворт, американская актриса. Вряд ли вы ее помните. А фильм назывался «Мисс Сэди Томпсон», там Рита была чудо как хороша.

– А еще один ее фильм назывался «Гилда», – Икер прикрыл глаза. – И Рита никогда не была сексуальнее.

– Rita has never been sexier, – следом за инспектором повторил старик по-английски. – Значит, вы тоже поклонник Риты?

– В некотором смысле… да.

– Удивительно. Я думал, у современных молодых людей совсем другие кинопредпочтения. Но истинная красота не стареет и не пропадает втуне, это не только приятно, но и правильно. Если бы вы заходили почаще, мы могли бы организовать клуб поклонников Риты.

– Два человека для клуба маловато, вы не находите?

– Два плюс один, – снова улыбнулся старик. – Ко мне иногда заглядывает один милый юноша, и он не просто поклонник Риты. Самый настоящий фанат.

Фотография Риты на холодильнике, плакат с Ритой на стене; Рита, воплощенная в комиксе, – Икер знает лишь одного человека, помешанного на сексуальной ретроблондинке. Сам этот факт не значил бы ровно ничего, если бы не бумажка, которая лежит в кармане инспектора. Семьдесят пять евро получены Виктором от Шона. Чемпиона Хейнлейской королевской регаты в заездах двоек в шестидесятом году и старьевщика по совместительству.

– Кажется, я знаю, о ком вы говорите, – сказал Субисаррета. – Этого милого юношу зовут Виктор, не так ли? Виктор Варади.

– Виктор, – старик нисколько не удивился. – Все верно. Значит, вы знакомы с Виктором?

– В некотором смысле… да. Мы иногда пьем пиво в спортбаре.

– Странно. Мне казалось, у Виктора нет друзей.

– Пить пиво в спортбаре и быть друзьями – не совсем одно и то же. Мы, скорее, приятели.

– Мне казалось, Виктор очень одинок. Только Рита скрашивает его жизнь, печально, не правда ли?

– Не только Рита, но и вы, как я полагаю…

– Он бывает здесь нечасто. Иногда я не вижу его месяцами.

– По-моему, он был здесь совсем недавно…

– Вы совсем не пьете свой кофе, Икер.

Не допустил ли Субисаррета ошибку, начав прощупывать старика? Не проще ли было вывалить на прилавок бумажку, найденную в любвеобильном Иисусе, подкрепив ее полицейским удостоверением? Пока ничего страшного или непоправимого не произошло, и поведение улыбчивого Шона не изменилось, разве что в глазах появилась настороженность.