на добрых два дюйма, – увидев её такую в толпе, можно было пройти мимо, не узнав.

Наконец, без четверти пять Элис внесла в комнату Мамаши Бенни поднос с чайником, чашками и горкой тостов. Путь был свободен, и Оливия мигом прокралась к двери в комнату Лавинии и открыла её ключом, полученным у инспектора.

Удушливый запах заставил её задержать дыхание. Букеты гиацинтов, роз и фиалок в спёртом воздухе закрытой комнаты источали тяжёлый аромат, в котором было что-то траурное. На умывальном столике так и остались бутылка Бенедиктина и две рюмки, на донце каждой застыл тёмный ликёрный сгусток. Сложно было вообразить, что премьера пьесы состоялась только вчера, и вчера же Лавиния, счастливая и невредимая, сидела тут, набросив на плечи меховое боа и наслаждаясь успехом.

Оливия тряхнула головой, отпуская невесёлые мысли, и принялась за дело. Юбка, блузка, пара чулок, перчатки, пудреница и горстка шпилек – всё это было мигом уложено в небольшой саквояж. Но вот как быть с пальто? Со щёгольской пелериной, из плотной верблюжьей шерсти, оно никак не желало помещаться среди прочих вещей, и Оливии пришлось сдаться и перекинуть его через согнутую в локте руку.

Опасаясь встретить кого-нибудь из артистов, она спустилась по лестнице для прислуги и вышла из пансиона через чёрный ход. Постояла несколько минут, глубоко вдыхая холодный воздух с привкусом гари. Собственный план вдруг показался ей чистым безумием. Со стороны реки слышались неразборчивые голоса рабочих, расходившихся по домам, и дымовые трубы электростанции Баттерси уже скрылись в низких вечерних облаках. Отбросив сомнения, она поспешила к припаркованному на углу полицейскому автомобилю, где её ожидали сержант Гатри и инспектор Тревишем.

В Кингзе, больнице Королевского колледжа, Оливию встретили неприветливо. Часы для посещений давно истекли, и ей пришлось призвать на помощь всё своё красноречие, чтобы хмурая медицинская сестра позволила ей пройти в палату.

– Но только на пять минут, не больше! Слышите, мисс? А то у меня будут неприятности! – крикнула она вслед Оливии, быстро пряча фунтовую коробку шоколада под папки с историями болезней.

Палата оказалась маленькой и тесной, но из шести коек, застеленных серыми простынями, четыре пустовали. Высоко, под самым потолком, горела тусклая лампа, и тень от её плетёного абажура, отбрасываемая на стены, напоминала гигантского паука-сенокосца. Сильно пахло карболовым мылом, и у Оливии защекотало в носу.

Лавиния обнаружилась за полотняной ширмой у окна. Она дремала, чуть приоткрыв маленький бледный рот, и дышала с присвистом, но размеренно и глубоко.

От лёгкого прикосновения к плечу Лавиния не проснулась. Оливии пришлось как следует её потормошить, и от этой возни забеспокоилась пациентка с забинтованной ногой, лежавшая на соседней койке.

– Кто вы, мисс? Что вам здесь нужно? – пронзительным голосом строго осведомилась она.

– О, прошу прощения, что помешала, – Оливия выглянула из-за ширмы, улыбаясь как можно приветливей. – Вот, забежала к приятельнице, и никак не могу её разбудить.

Ни слова не говоря, строгая пациентка взяла с блюдца, стоявшего на тумбочке, чайную ложку и принялась энергично стучать ею по железному изголовью кровати. Оглушительные лязгающие звуки наполнили тесную палату и, скорее всего, были слышны и в коридоре.

– Что вы делаете?! Зачем?! – недоумение Оливии сменилось ужасом. – Немедленно прекратите!

Странная пациентка так же, ни слова не говоря, вернула ложку на место и, прикрыв глаза, посчитала свою миссию выполненной. На лице её застыла презрительная гримаса.

Тем не менее её действия возымели нужный эффект. Лавиния очнулась и принялась тревожно озираться по сторонам.

– Что случилось, мисс Адамсон? Почему… вы? Где Арчи? Он здесь?

– Мистер Баррингтон сейчас в другом месте, Лавиния. Но он будет невероятно рад узнать, что вы живы. Как вы себя чувствуете?

– Мне всё время дают микстуру, от которой меня клонит в сон, – пожаловалась Лавиния. – И вот тут, – она показала на забинтованную грудь, – всё горит, как в огне. И ещё приходил полицейский. Он задавал мне вопросы, но совсем не слушал меня, всё время перебивал…

– Знаю, – кивнула Оливия и накрыла её руку своей. – Послушайте, Лавиния, я хочу предложить вам роль. Роль, которая потребует от вас изрядного мужества и сил, и от того, как вы её сыграете, зависит, сумеем ли мы с вами спасти жизнь мистера Баррингтона.

– Я не понимаю… – Лавиния наморщила лоб, облизнув пересохшие губы. – Что с Арчи? Почему его жизнь в опасности? На него что, тоже напали?

– Вот, – Оливия приподняла саквояж, – тут ваши вещи. Я всё объясню по дороге. Нужно торопиться, пока инспектор не передумал.

Глава девятнадцатая, в которой мужественная Лавиния Бекхайм демонстрирует талант драматической актрисы, сержант Гатри – несвойственные ему обычно чудеса ловкости, а инспектор Тревишем получает обещанное и надеется больше никогда в своей жизни не увидеть ни Оливию Адамсон, ни её брата

Оливия была права – инспектор, ожидавший в полицейском автомобиле, едва сдерживался, чтобы не приказать сержанту заводить мотор и скорее ехать в участок, подальше и от больницы с пострадавшей актрисой, и от мисс Адамсон, в голове которой, оказывается, теснились на редкость вздорные идеи. Если бы не возможность уже сегодня сообщить суперинтенданту, что похищенный экспонат, который безуспешно разыскивают все дивизионы Лондона, у него, у инспектора Тревишема… И он обречённо вздохнул, как вздыхают люди, изнурённые борьбой здравого смысла и отчаянной веры в чудо.

– Полностью с вами согласен, сэр, – почтительно кивнул сержант Гатри, проявляя солидарность.

Когда окончательно стемнело и низкое шершавое небо вновь принялось сеять колючую снежную крупку, на больничном крыльце показались две женские фигурки.

– Вот они! – гаркнул Тревишем, и сержант от неожиданности так стремительно подал машину вперёд, что мотор, утробно всхлипнув, напрочь заглох.

Из-за этой досадной проволо́чки они провели на холоде больше времени, чем рассчитывали, и то ли из-за этого, то ли оттого, что вскоре ей предстояло сыграть самую важную роль в своей жизни, но Лавинию начала бить дрожь. Она сидела в машине очень прямо, будто боялась, что иначе не выдержит, и всё повторяла и повторяла тихим шёпотом слова, которые должны были помочь изобличить истинного убийцу.

К пансиону подъехали поздно. Даже репортёры, весь день толпившиеся у парадной двери, почти разошлись – их осталось только двое, самых стойких и преданных профессии. Один из них, впрочем, уже уговаривал себя вернуться в редакцию и набросать статейку, как это называлось в их среде, «из-под ногтей», но чутьё подсказывало, что впереди грядёт нечто любопытное. Не хотелось уступать этому олуху из «Ньюс кроникл», вот ещё.

Когда Оливия вошла в пансион через чёрный ход, было уже без четверти восемь. Все жильцы собрались в