«Но к чему все эти подушечные мысли сейчас? — подумала она и ответила сама себе: — Потому что подушка — это полная противоположность тому месту, где твой муж лежит сейчас и будет лежать до тех пор, пока полностью не вернется в землю». Если бы она произнесла это вслух, ее голос принадлежал бы — она это знала — не только ей самой, но и ее матери, и бабушке, и всем Цзян, которые были до нее.

В ее сознание вторглись другие голоса. Бесцеремонные, ранящие, они донеслись из большой толпы. Почему она одна? Почему ее старший сын не идет рядом и не держит ее под руку? Правду ли говорят, что сестры-близнецы тоже являются приемными? Как могла она спать с фань куэй? Разве от них не воняет? Это и многое другое в том же духе она слышала, идя своим собственным Крестным путем по направлению к повороту дороги, где она незаметно отделится от процессии.

Проходя мимо группы высокопоставленных японских дипломатов, Май Бао почувствовала, как их взгляды буквально прожигают ее одежду и ощупывают ее старые груди, дергают, тянут их, пытаясь причинить боль. Она бросила на них быстрый взгляд и вдруг почувствовала, что проваливается в глаза одного из них — молодого и красивого. Но внезапно что-то ледяное удержало ее от падения. Темные жестокие глаза мужчины не вязались с его нежными щеками и красиво изогнутым ртом. А потом он плюнул в ее сторону. Плевок мужчины упал на мостовую, лишь немного не долетев до нее.

Май Бао шагнула в сторону и наступила на плевок, чтобы вогнать содержащееся в нем проклятие поглубже в землю. Затем она кинула еще один взгляд на молодого японца. Он моргнул темными глазами, его почти безгубый рот скривился в ухмылке, а потом беззвучно произнес: «Шлюха».

Двигаясь по знаменитой набережной, похоронная процессия миновала величественное здание торгового дома «Дент и компания», охраняемое каменными львами крыльцо штаб-квартиры шотландского торгового гиганта «Джардин Мэтисон», мраморные ступени, ведущие в царство Врассунов. Каждое крыльцо каждого дома на Бунде было заполнено людьми, одевшимися по такому случаю во все лучшее. При приближении кортежа мужчины снимали шляпы. В Шанхае воцарилась даже не тишина, а некое уважительное молчание, которого еще не знали вечно бурлящие улицы этого города.

В полном молчании на людей, словно волны прилива на галечный пляж, накатывались воспоминания о прожитых десятилетиях, не оставляя следа, но наполняя воздух шепчущим эхом. Одно восторженное многоголосое эхо того дня, когда Сайлас на машине распорядителя со Смеющимся Буддой ехал по трассе Больших шанхайских гонок перед их началом. Другое эхо голосами желчной старухи и завистливой молодухи злобно шептало о том, какие яйца должен был иметь Сайлас, чтобы сначала жениться на китайской шлюхе, а потом взять на воспитание двадцать беспризорников. «Дыни! — бормотал один голос. — У него между ног, должно быть, настоящие дыни!» «Нет, арбузы! Я сама видела!» — возражал другой. Эхо мужского голоса — требовательно и жестко вопрошало: «Куда он уезжал?» Да, долгая отлучка Сайласа Хордуна из Шанхая не прошла незамеченной.

Эхом слышался свистящий шепот, разносивший слухи о кошмарных извращениях, процветавших за высокими стенами сада, особенно после того, как туда приехали пятьдесят мужчин странного вида — в черных шапочках и с длинными пейсами. Хор женских голосов задавал вопрос: «Что же это за мужчина, если он разрешил жене управлять борделем?» Ответом на него немедленно звучали голоса молодых мужчин: «Я бы и сам женился на куртизанке, если бы она была такой, как Май Бао». А на заднем плане слышался глубокий бас, напоминавший о том, что Сайлас — убийца, лишивший жизни своего брата Майло.

Но этот беззвучный шепот принадлежал китайцам. Представители торгового сообщества, стоявшие на ступенях своих контор, с облегчением вздыхали. Единственный голос, звучавший в защиту китайцев, затерялся, а потом и вовсе умолк в гомоне других. «Смерть язычника — это исполнение Божьей воли», — утверждал один, не заботясь о том, что Бог до странного долго тянул с ее осуществлением, поскольку Сайлас умер, будучи самым старым человеком в Шанхае. «Так или эдак, а Божья воля есть Божья воля»,—

твердил голос из филадельфийской «Олифант и компания». Несмотря на опыт, накопленный за долгие годы, в течение которых Дом Сиона существовал в Шанхае, их убеждения не изменились ни на йоту, и твердолобость по-прежнему оставалась прочнее гранита. Они не задавали вопросов. Ни удачи, ни поражения в общении с народом Поднебесной не изменили их верований и не заставили мыслить трезво.

Эти приглушенные голоса христиан вскоре заглушили завывания даосских монахов, сопровождаемые грохотом барабанов и бренчанием цимбал. Цель всей какофонии заключалась в том, чтобы отвлечь внимание людей от мертвеца, заставить их подумать о том, что смерть ждет каждого из живущих. В этом грохоте безошибочно слышалось: «Пока ты не оказался на месте покойника, пора задуматься о собственной смерти». Трубы, барабаны и крики звучали резко, как пощечина. На то и рассчитывали.

Когда та часть процессии, где шла Май Бао, приблизилась к повороту с Нанкин Лу — фань куэй продолжали называть ее улицей Кипящего ключа, — женщина споткнулась. Ее тут же окружили несколько человек. Укрывшись за этой живой ширмой, Май Бао сбросила белое траурное одеяние, под которым оказалась повседневная одежда разносчицы воды. Она завязала волосы в узел, приколола их к макушке и растворилась в толпе. Ее место в процессии заняла другая девушка — такого же роста, в белой одежде и с распущенными волосами.

Май Бао в новом обличье проталкивалась через скопление людей. Она прошла мимо уличного лекаря и двух нищих, которые пропустили ее и помогли спуститься в подвал портняжной лавки. Раньше она не пользовалась этим входом в Муравейник, и поэтому поначалу ей было сложно ориентироваться в запутанных переходах. Потом справа от себя она услышала глухой шум реки и теперь уже точно знала, в какую сторону идти.

Она быстро нашла стоящую в нише статую Чэсу Хоя и вошла в некогда тайную пещеру. Там ее поджидали Конфуцианец средних лет и молодой, сильный сын Лоа Вэй Фэня. Выражение их лиц было встревоженным. Оба знали, насколько было опасно для Цзян покинуть похоронную процессию, но жизнь уже многократно доказала необходимость подобных встреч в период перемен. Отложи они встречу, и может оказаться проваленной их главная миссия — принести на землю Поднебесной Эпоху Семидесяти Пагод. Поэтому Конфуцианец придумал, как провести эту встречу, а Май Бао с блеском осуществила разработанный им план.

— Как отразится на нашем положении то, что умер второй Человек с Книгой? — спросил Убийца, как только Май Бао успела отдышаться.

— Не знаю, — ответила она, думая о том, что и третьему Человеку с Книгой, Чарльзу Суну, недолго осталось топтать эту землю. — Возможно, следующий ход будет сделан не нами.

— Японцами, — констатировал Конфуцианец, и остальные двое согласились с ним. В пещере воцарилась странная атмосфера националистской подозрительности и повисло молчание. Конфуцианец обвел глазами темный грот, в котором когда-то хранился Бивень Нарвала. Но это сырое подземелье не хранило ответов на донимавшие их вопросы, а Резчик, который в прошлом часто проводил встречи Троих Избранных, отсутствовал. Он тяжко болел и еще не решил, кому из сыновей передать обязанности члена Договора Бивня.