Этот поступок Иисуса — проявление нежности и сыновьей любви — косвенно доказывает, что у Марии не было других детей, ведь Закон Израиля предписывал детям заботиться о своих пожилых родителях. Это был священный долг. Если бы у Иисуса были родные или сводные братья, как считают некоторые толкователи Библии, он поручил бы Иоанну или святым женщинам передать им свое пожелание. Но Иисус этого не сделал. Дело в том, что Иаков Праведный, а также Симеон, Иосиф и Иуда, хотя они все и были в Иерусалиме в дни этой последней Пасхи Иисуса, не имели перед ним никаких моральных обязательств. Иисусу они приходились лишь двоюродными братьями. Множество отцов церкви подчеркивали это: Иларий, Епифаний, Иероним и особенно Амбросий. Тех, кто считают Марию матерью многочисленного семейства, слова Иисуса ставят в тупик. Однако смысл их очевиден. Иоанн в своем Евангелии четко говорит, что послушался своего Учителя: «И с этого времени ученик сей взял Ее к себе». Больше евангелист ничего не скажет по этому поводу.

Силы Иисуса на исходе. Он терпит невыносимую пытку и борется со смертельными судорогами. Его тело, опухшее, изорванное и изрезанное, вздрагивает в спазмах и конвульсиях, грудные мышцы сдавлены, из ран вытекает кровь. Эта драгоценная кровь не может обеспечить все потребности тела, поэтому начинается реакция выживания: кровь становится менее густой в селезенке и почках и концентрируется в мозгу. Кожа посинела. Гвозди в прибитых к кресту ладонях, вывернутое положение ужасно скрученных ступней вызывают невыносимые невралгические боли и мучительные судороги. Корона из шипов постоянно трется о крест, и это бередит раны на голове. Шипы вонзаются глубже, доходят до одного из ответвлений затылочной артерии и до заднего позвоночного сплетения. Дыхание, уже затрудненное очень сильными легочными выделениями, которые вызвало бичевание, становится тяжелее; Иисус задыхается. Грудная клетка раздулась из-за гипертензии и больше не в состоянии выдыхать отработанный воздух. Грудина и подложечная ямка выдаются вперед, живот под ними раздут. Волосы на голове и борода слиплись и блестят от пота и крови. Обильный пот обезвоживает организм. От этого горло пересыхает и начинаются ужасные приступы жажды. Сердцебиение ускоряется, давление возрастает до опасной величины. Температура повышается до 41°. Тело перестало очищать себя от отходов обмена веществ и отравляется ими. При анализе Туринской плащаницы во взятой с нее крови было обнаружено очень высокое содержание билирубина — вещества, которое печень выделяет во время очень сильной тревоги, невыносимого страдания или тяжелейших травм. Мы приближаемся к завершающему процессу, который приведет к смерти распятого. Иоанн рассказывает: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду». Так Иоанн подчеркивает, что Иисус полностью владел своей судьбой и осознавал, что завершил свою миссию. Это «жажду» выражает страстное желание оказаться вместе с Отцом, которое автор псалмов воспевает словами: «Душа моя жаждет тебя, Господи!» Разве Иисус не сказал в момент своего ареста: «Мне ли не пить чашу, которую мне дал мой Отец?» Эта искусственная богословская конструкция не оторвана от реальности, а является неотъемлемой частью свидетельства ученика, хотя этот ученик лишь позже, после долгого благочестивого размышления над Писанием, понял смысл этого самообладания. В конкретном смысле слово означает нестерпимую терзающую жажду, которую чувствовали все распятые. Это крик страдания, но не крик отчаяния. Другими словами, Иоанн, находясь у подножия креста, в самом центре этого ужаса видел, что приговоренный во время своих мук до конца сохранил ясность ума, не сдавшись ни отчаянию, ни желанию взбунтоваться. А нас с исторической точки зрения интересует именно это.

Евангелия от Матфея и Марка, напротив, настойчиво говорят о безмерном одиночестве распятого в его последние минуты: его осмеивали и осуждали евреи, римские солдаты и два разбойника; его отвергли апостолы, которые разбежались после его ареста.

А сам Отец разве не покинул Своего Сына, позволил ему умирать в муках? И тогда Иисус, один лицом к лицу со своими Страстями, выкрикнул слова, которыми начинается псалом 22: «Боже мой! Боже мой! Для чего ты меня оставил!» У Матфея это звучит: «Или! Или! Лама савахфани?», у Марка: «Элои! Элои! Ламма савахфани?» Действительно ли у Иисуса вырвался этот крик — вступление из псалма, вопль горя, а не безнадежного отчаяния? Некоторые в этом сомневались. Они считали, что это полностью литературный вымысел богословов, задача которого — показать, что судьба Иисуса — судьба Страдающего Праведника, описанного в этом псалме. Следует отметить, что за приписанными Иисусу словами следует догадка «некоторых из стоявших там»: «Илию зовет он», а она позволяет предположить, что у этого эпизода была историческая основа. Недоразумение, заставившее их подумать, что распятый призывает Илию, выглядит очень правдоподобным. Уже много раз было сказано, что в Евангелиях нет ситуаций, придуманных ради отсылки к библейским текстам. Евангелисты толкуют реальные события с точки зрения Писания, а вот тексты из него приспосабливают к случаю и даже настойчиво подбирают подходящие. Как отмечает Шалом бен-Хорин, «нужно остерегаться видеть тут сомнение в существовании Бога, потому что если верный традиции еврей в свой последний час может задать Богу этот вопрос, то современный человек сомневается в существовании самого Бога».

На какой реальной основе была создана версия синоптических Евангелий? Некоторые комментаторы, в том числе Ксавье Леон-Дюфур, выдвинули предположение на этот счет. Иисус мог просто прошептать на еврейском языке: «Eli atta» («Боже мой, это Ты»). Эти слова есть только в псалмах о Страдающем Слуге и означают не полное отчаяние, а уверенность в ожидаемом или полученном освобождении. Они идеально сочетаются с тем, что Иоанн узнал о Страстях Иисуса — муках Сына, который страдает, но по-прежнему обращен лицом к своему Отцу и осознает, что исполнил свою миссию на земле.

Солдаты вспомогательных войск — палестинцы и самаритяне, понимавшие арамейский язык, решили, что слышат, как распятый по-арамейски призывает Илию: «Elia ta’» («Илия, приди»). Из этого возникло письменное сочинение автора Праевангелия от Матфея, где показано, что Иисус оставался верен своему отцу даже среди самых мучительных страданий. Раймонд Э. Браун считает, что это наилучшее объяснение текстов. Иисус чувствовал смятение, тоску и горе, но не ощущал себя, как говорили некоторые богословы, покинутым всеми, не считал, что предан всеми и брошен в пропасть одиночества, чтобы стало видно, что он вполне человек. Он не только не отвергает своего Отца, не ругает его, как сделал бы взбунтовавшийся человек, но сохраняет надежду и молится Отцу, выбрав для молитвы эсхатологический хвалебный гимн, благодарит Отца и знает, что будет услышан. Разве псалом 22 (в русском тексте 21. — Ред.), о котором думал или на который намекал Иисус, начавшись стихами, полными тоски, не завершается уверенностью в победе Праведника: «[Господь] услышал его. […] поклонятся перед Тобою [Господи] все племена язычников»?

Но вернемся к последней жалобе Иисуса с креста: «Жажду», которая тоже отсылает к псалму 22. Иоанн пишет с точностью свидетеля: «Тут стоял кувшин, полный уксуса. Воины прикрепили губку, пропитанную этим уксусом, к концу ветки иссопа и поднесли к Его рту. Глотнув уксуса, Иисус сказал: «Совершилось» — и, склонив голову, испустил дух».