физика: академики Игорь Васильевич Курчатов и Анатолий Петрович Александров. Они-то понимали, что означает быть в таком деле первым. Ни в теории, ни в практике опереться не на что: достаточно одного неверного шага, чтобы на корню скомпрометировать идею и поставить крест на дальнейшем атомном ледокольном судостроении. А возможно – создать серьезнейшую угрозу безопасности человечества. И именно от того, насколько эффективной и благополучной окажется работа первого атомохода, целиком зависело, будет ли в принципе развиваться атомное ледокольное судостроение, без чего в Арктике делать нечего.

Понятно поэтому, с какой ответственностью научные вдохновители относились к формированию служб, отвечающих за работу атомного реактора.

Не буду говорить о других, но у нас в советской стране нередко бывало так, что ученые понимали и знали, как надо сделать, но решения принимали иные люди – те, кто у власти. В том числе и в таких сложных материях, как физика.

Поясню.

Кто в те годы работал, наверняка помнит, что оформление на любую работу, как и назначение на более-менее высокую должность, в нашей тогдашней стране начинались с анкеты. А в ней был пункт − национальность. И этот печально известный «пятый пункт» – за редчайшими исключениями! – зажигал красный свет перед любым талантом, хоть и перед самим гением, но обладателем «неправильной» фамилии.

Кандидатуры на ключевые должности «физических» служб «Ленина» подбирались в тогдашних ядерных центрах страны: в Академгородке Новосибирска, на первой нашей атомной электростанции в Обнинске, в московских и ленинградских научных институтах. Высшее руководство страны понимало, что если мы первыми в мире выходим на такой уровень потенциальной опасности, то нужны не идеологически правильные, а высочайшего уровня профессионалы, способные решать задачи с непредсказуемым развитием событий. И на пресловутый «пятый пункт» анкеты можно внимания не обращать.

Слава богу, таких специалистов в нашей стране было немало.

Для несведущих все вроде бы выглядело нормально. Но посвященные в тему знали, сколько талантливых выпускников серьезнейших физических факультетов с «неправильными» и, стало быть, непроходными фамилиями, перекладывая бумажки, томились по разным учреждениям, гробя свой талант, судьбу и не имея ни малейших научных перспектив.

Очевидно, на самом верху была дана отмашка, после чего по всем профильным институтам, не глядя на анкету, стали собирать самых талантливых физиков-ядерщиков. Ну а те, кому поступало предложение, как правило, с радостью принимали его.

Во-первых, какой талант, а тем более гений не отдаст душу за не просто интересную работу, а за то, чтобы оказаться на первой линии мирового развития физики? Кроме того, это была уникальная возможность освободиться от идеологического гнета.

Именно так в экипаже атомохода оказался талантливый физик из Москвы Яков Нельсонович Зелеранский.

Рядом с техническим архивом, где проходил мой рабочий день, буквально дверь в дверь, находилась каюта Якова. Наши соседские отношения очень быстро перешли в товарищеские.

Дорога в теоретическую физику, о которой – с полным на то основанием! – мечтал этот выпускник физтеха, была для него перекрыта. Мало того, что непроходная фамилия, так еще и отчество… не поймешь какое.

При нашем с ним знакомстве Яков, смеясь, пояснил, что при оформлении паспорта именно так паспортистка прочла имя его отца, московского писателя Нисона Зелеранского, подарив ему «не поймешь какое» отчество.

Специалист любого уровня, став членом экипажа атомохода, начинал с самой низшей должности в своей сфере деятельности. Не знаю, с какой должности начал Яков Зелеранский, но довольно быстро он занял одну из ключевых позиций на судне: стал начальником службы радиационной безопасности, навсегда связав свою жизнь с атомными ледоколами.

Человек глубокой внутренней культуры, Яков еще и превосходно знал и мировую, и отечественную литературу. Как только улеглась суматоха начала рейса – напомню, он был для меня первым, – Яков спросил, не хочу ли я посмотреть судовую библиотеку.

Ну как не хочу?!

Я уже знала, что сотрудники службы радиационной безопасности на общественных началах занимаются судовой библиотекой, стало быть, начальник службы – главный библиотекарь. Кого еще желать в качестве экскурсовода?

Договорились, что пойдем попозже вечером, когда все дела будут переделаны. Яков долго был занят, поэтому пошли ближе к ночи.

Библиотека находилась в недрах кормовой части. Спустившись по нескольким трапам, прошли два-три перехода; наконец Яков открыл массивную железную дверь, и мы попали внутрь.

Первое, что я поняла, наскоро пройдя мимо стеллажей: по количеству книг и газетно-журнальных изданий это собрание вполне достойно крупной библиотеки приличного города.

В общих чертах показав, где что, со словами: «Ты тут осваивайся, если что-то захочешь взять с собой – бери, а ключ занесешь утром», – мой экскурсовод удалился.

Неспешно переходя от полки к полке, осваиваюсь. Вижу, что литература здесь рассчитана на читателей с самым широким кругом интересов и разным образовательным уровнем. Что-то найдет для себя и интеллектуал с утонченным вкусом, и до мозга костей просоленный матрос.

Много профильной технической литературы. Мировая и русская классика… Современные писатели и поэты: и зарубежные, и наши. Причем настоящие: Андрей Платонов, Николай Гумилев, Марина Цветаева… У нас они тогда если и издавались, то в кои-то веки и по чайной ложке. Много роскошных альбомов и книг по искусству… Бог ты мой, японские поэтические миниатюры!

Типичное дитя своей страны, я в принципе не была готова к тому, что когда-либо окажусь в библиотеке, где компактно собрано лучшее, что только есть в мировой литературе.

Так, а здесь? Строго изданные тома… Какие-то из этих имен я знала… Флоренский, Розанов, Бердяев… А вот на стеллаже спокойно стоит Владимир Зиновьев, особо «любимый» советской властью за остроту высказываний и едкость…

Так, а что здесь, на нижней полке? А вот что: аккуратно переплетенные и сброшюрованные газетно-журнальные листы с произведениями авторов, чьи имена в нашей стране и произносить-то было страшновато, не то что открыто держать на полке. Причем журналы лежали вызывающе раскрытыми именно на рассказах опального Александра Солженицына! Ну правильно: не зря же судовым библиотекарям была подарена профессиональная переплетная мастерская!

Переходя от стеллажа к стеллажу, уже, кажется, перестаю понимать, где я: во сне или это все же реальность? А если реальность, то как такое может быть?!

Грохочущий лед за бортом убеждал, что это не сон.

Прихватив японские танки и хокку, уже собралась уходить. И тут взгляд, скользящий по корешкам книг, как будто за что-то зацепился… Подходя к очередной полке, буквально цепенею… Ну такое-то как может быть?! Если за чтение многого из находящегося здесь, конечно, не похвалят, но хоть не посадят, то за этого… На увесистом томе в бирюзовой обложке название и автор: Борис Пастернак. «Доктор Живаго». Дрожащей рукой сняв с полки, наугад раскрываю: «Мело,