Она тогда не дала ему номера телефона, вошла в подъезд,тихонько прикрыла за собой дверь. Он остался стоять на улице.

Выйдя из лифта, Вера взглянула в окно на лестничной площадкеи обнаружила, что он так и стоит у подъезда курит и, задрав бородатое лицо,глядит вверх.

«А может, он и вправду полюбил меня? – подумала она. – Яведь не знаю, как это должно происходить на самом деле…»

– Интересно тебе было? – спросила мама за завтраком. – Я,честно говоря, стала волноваться. Ты ведь впервые не ночевала дома.

– Да, мамуль, было очень интересно, – ответила Верочка,отвернулась и густо покраснела.

– Много было народу?

– Человек десять, – пожала плечами Вера.

– Чем же вы там занимались всю ночь? Стихи читали?

– Да, стихи… – эхом отозвалась дочь. «Наверное, Верочке кто-тоочень нравится из этих талантливых молодых людей. Хорошо, что девочка сразупопала в интеллигентную среду и нет возле нее жутких дворовых компаний», –подумала мама и не стала больше задавать вопросов.

На следующий день, возвращаясь из школы, Верочка увидела усвоего подъезда Стаса Зелинского с белой гвоздикой в руке.

– Вот видишь, я уже по тебе соскучился, – сообщил он и,наклонившись, нежно поцеловал ее в щеку. – Ты что-нибудь рассказала родителям?

– У меня только мама, я ничего ей не говорила…

– Умница, – он еще раз поцеловал ее. На этот раз онапродиктовала ему свой телефонный номер.

Ни у кого из одноклассниц не было романа с таким взрослымдвадцатитрехлетним молодым человеком. Вере было жутковато и приятно, когда онвстречал ее у школы.

– Ну ты даешь. Ватрушка! – качали головами одноклассницы.

Верочка сама не заметила, как по уши влюбилась в Зелинского.Если он исчезал на несколько дней, она не находила себе места. Но он появлялся,вел к себе домой. У него была комната в коммуналке на Самотеке, доставшаяся отбабушки. Он жил там один, отдельно от родителей.

Попадая в прокуренную пыльную клетушку, Вера прежде всегонаводила там чистоту, мыла посуду в общей раковине на коммунальной кухне,подметала пол, стирала в тазу в общей ванной рубашки своего драгоценного Стаса.Потом готовила какую-нибудь еду. После тихого совместного ужина он не спеша,лениво, притягивал ее к себе, целовал, раздевал. У нее кружилась голова отприкосновений его больших теплых рук, от звука его голоса.

Потом он провожал ее домой. С мамой знакомиться не хотел, сосвоими родителями тоже не знакомил.

Через год, после очередной уборки, ужина и порции любви, онзакурил и, глядя в потолок, с какой-то глупой ухмылкой произнес:

– Ты, Верочка, можешь меня поздравить. Я женюсь.

– Поздравляю, – натягивая колготки, машинально ответилаВера.

Он посмотрел на часы и добавил:

– Ты знаешь, сегодня в девять ко мне придут, а сейчасполовина девятого…

Вера ничего не ответила, быстро оделась и выбежала вон. Онабежала по вечерним улицам, и ей казалось, что жизнь кончена, ничего хорошегобольше не будет.

Женитьба Зелинского, впрочем, оказалась весьма кстати. Веразаканчивала десятый класс, надо было поступать в институт. Теперь ничто неотвлекало ее от экзаменов. С первой попытки она поступила на филфакуниверситета.

Но через год Стае развелся, и опять появилась в Верочкинойжизни грязная комната в коммуналке на Самотеке… Потом он женился, разводился, находили терял работу, нищал, богател, менял любовниц, заводил детей, бросал их,платил алименты.

Всякий раз, когда ему было худо или когда между женами илюбовницами получался перерыв, он звонил Вере. Она приходила, мыла посуду,стирала белье, готовила еду, ложилась с ним в постель. Если в ее жизнипоявлялись другие мужчины, Зелинский тут же возникал призраком на горизонте,распушал хвост, говорил нежные слова. Презирая себя, Вера забывала обо всем иснова мыла, стирала, готовила, ложилась в постель.

Какой-нибудь дошлый психоаналитик углядел бы в этихотношениях жуткий, утробный садо-мазохистский подтекст. Но Верочка не посещалапсихоаналитиков. Даже маме она почти ничего не рассказывала. Конечно, за этигоды Надежда Павловна имела честь познакомиться с Зелинским. Но не могласпокойно слышать его имени, не подзывала дочь к телефону, когда он звонил.

Дело было в том, что Верочка нежно и преданно любила его,только его одного, и никто другой ей не был нужен.

Единственному человеку, самой близкой своей подруге ТанеСоковниной она рассказала все, как было. Еще тогда, в девятом классе.

– Он ведь изнасиловал тебя! – всплеснула руками Таня. – Онскотина последняя, и все они там – скоты, ублюдки, ненавижу!

– А вдруг он меня все-таки хоть немного… – Верочка запнуласьи покраснела, – хоть немного любит?

– Знаешь что, – внимательно глядя в ее круглое личико,сказала Таня уже мягче, – давай не будем воспринимать это ни как трагедию, никак великую любовь. Ну случилось, и ладно. Первый твой женский опыт, пусть несамый романтический, но опыт.

Потом, в двадцать, Таня говорила:

– Он разобьет тебе жизнь, на твоем месте любая нормальнаябаба послала бы его ко всем чертям давным-давно.

И сейчас, в тридцать, Верочка слышала от своей ближайшейподруги:

– Зелинский – скотина, бесчувственное животное… В общем, онаи сама это понимала. Она давно знала ему цену, но ничего не могла с собойподелать… На самом донышке ее души жила слабенькая шальная надежда: а может быть,он и правда любит меня? Просто он такой сложный, непредсказуемый, ни на кого непохожий… Ей было стыдно признаться далее самой себе в том, что эта глупаянадежда все еще жила.

Сейчас, стоя перед зеркалом, она ругала себя последнимисловами за то, что подкрашивает ресницы, обводит губы контурным карандашом,пудрится. Она даже решила не завтракать до его прихода. Все равно ведь придетсяпоить его кофе.

Потом она ужасно долго одевалась. Натянула джинсы и майку,повертелась перед зеркалом, джинсы поменяла на длинную пеструю юбку. Ейхотелось выглядеть небрежно, по-домашнему, чтобы он не заметил ее стараний.

– Он и так не заметит, – усмехнулась Вера, опять влезая вджинсы и меняя майку на длинный тонкий свитер.

Все это время нестерпимо громко гавкал Мотя. Пес считал, чтоона одевается исключительно ради прогулки с ним. Он только не мог понять,почему так долго, и был искренне возмущен.