я уже думал, не забыл ли о моем присутствии, но он просто рылся в памяти в поисках других воспоминаний.

— Она даже жила здесь какое-то время… в одной из комнат наверху… Вот и все, что я могу вам о ней сказать, месье…

Он как будто извинялся, что так мало знает о Ноэль Лефевр.

— Месье Бренос наверняка рассказал бы вам больше…

— Он умер в Лозанне?

Не знаю, почему у меня вырвалась эта фраза.

— Увы, люди умирают везде. Даже в Лозанне…

Он смотрел на меня грустными глазами.

— Вы не знали друга месье Бреноса, некоего Санчо? — спросил я.

— Нет. Это имя мне ничего не говорит. Знаете, я, как управляющий и коммерческий директор, был знаком только с людьми, которых связывали с месье Бреносом дела, вернее сказать, с его близкими партнерами…

Он снова заговорил тоном профессионала:

— В компании «Каравелла» он работал с месье Ансельмом Эскотье, Отоном де Богердом, мадам Марион Ле Фат Вен, месье Сержем Сервозом…

Последние два имени были мне знакомы, но сейчас я не мог вспомнить откуда.

— Да, я понимаю, — сказал я, чтобы прервать его, так как боялся, что этот перечень затянется надолго. — То есть вы знаете, что эта девушка жила какое-то время здесь, в одной из комнат наверху?

— Да. Когда она только приехала в Париж… Кажется, месье Бренос познакомился с ней в провинции. Он ласково называл ее «альпийской пастушкой». Но больше я ничего не знаю. Вы с ней были очень близки?

— Очень близки.

— И вы не знаете, что с ней сталось?

— Да.

— А о месье Бреносе вы слышали от нее?

— Да. Я надеялся, что он сможет сообщить мне что-нибудь о ней.

— Понимаю вас.

Мы оба долго молчали.

— Я как раз навожу порядок в довольно запутанных делах месье Бреноса. И в его бумагах. Если я найду что-нибудь, касающееся этой Ноэль… Ноэль, как дальше, месье?

— Лефевр.

Он записал имя на листке бумаги.

— Я буду рад вам помочь. Дайте мне ваши координаты.

Я назвал ему свое имя и номер телефона. Он протянул мне визитную карточку.

— Заходите, когда хотите. Я у себя в кабинете весь день. Даже в июле.

Уже выходя из комнаты, я поднял глаза на зажженную люстру над нами: ее размер впечатлял. Он перехватил мой взгляд.

— Здесь была гостиная. При месье Бреносе.

На улице было не так душно, как давеча. Я невольно думал об этом человеке, как он сидит в своем кабинете с закрытыми ставнями, под слепящим светом люстры, очень прямой, в туго затянутом галстуке, без единой капли пота на лбу. Я спрашивал себя, не приснилось ли мне все это и не вернуться ли назад, убедиться, что фасад дома 194 еще на месте, что особняк не снесли ради «операции с недвижимостью», как сообщил мне Пьер Моллиши.

Я забыл задать ему вопрос о замке Шен-Моро в Прюнье-ан-Солонь, который упоминался в письме Жоржа Бреноса и в записной книжке Ноэль Лефевр. Но зачем? Я был уверен, что ответ оказался бы неточным, как, впрочем, и те немногие подробности, которые он поведал мне о Ноэль Лефевр.

Я мог рассчитывать только на себя, и это меня отнюдь не обескуражило, наоборот, придало бодрости. Я шел по проспекту к площади Этуаль и был в тот вечер в состоянии, которое забавно называют «подвешенным». Никогда Париж не казался мне таким ласковым и дружелюбным, никогда я не заходил так далеко в сердце лета, этого сезона, который один философ — я забыл его имя — назвал сезоном метафизическим. Итак, Ноэль, альпийская пастушка, жила какое-то время в одной из комнат наверху, в сотне метров позади меня… Проспект был пуст, и все же я угадывал рядом с собой чье-то присутствие, воздух был свежее того, которым я дышал обычно, вечер и лето пронизаны светом. И это я испытывал всякий раз, когда сворачивал на тернистый путь, чтобы иметь возможность потом записать черным по белому свой маршрут, всякий раз, когда жил другой жизнью — как бы на полях своей собственной.

* * *

Сегодня я приступаю к шестьдесят третьей странице этой книги и говорю себе, что Интернет мне не помощник. В Сети нет никаких следов ни Жерара Мурада, ни Роже Бехавиура. Поисковик находит несколько Ноэль Лефевр во Франции, однако ни одна не совпадает по приметам с той, что получала письма до востребования.

Тем лучше, потому что тогда не нашлось бы материала для написания книги. Достаточно было бы переписать появившиеся на экране фразы, без малейших усилий воображения.

И каким бы достижением ни была цифровая фотография, нельзя увидеть, как мало-помалу проступает картинка в темной комнате, а ведь упоминал же эту картинку и эту темную комнату один писатель XIX века в письме, которое я мог бы получить в окошке «До востребования», забытое там сто лет назад, и это письмо придало бы мне мужества продолжать поиски: «Я по-прежнему ни с кем не говорю. И то правда, в этой темной комнате одиночества я должен увидеть, как живут мои книги, прежде чем их напишу».

Возможно, было бы проще соблюдать хронологический порядок и пользоваться для этого большим количеством вех. Мои записные книжки пусты, еще пустее, чем книжка Ноэль Лефевр, которую я нашел в тайнике ночного столика. Впрочем, если говорить начистоту, я никогда не держал записных книжек и не вел дневника. Хотя это бы многое упростило. Но я не хотел вести учет своей жизни, я предпочитал, чтобы она утекала, как шальные деньги сквозь пальцы. Меня это не страшило. Думая о будущем, я говорил себе, что ничего не потеряю из того, что пережил. Ничего. Я был слишком молод и еще не знал, что в какой-то момент мы натыкаемся на провалы в памяти.

Вспомнив то посещение парикмахерской на улице Матюрен и фотографию Жерара Мурада в справочнике по кино, я понимаю, что у меня было именно то, что называют провалом в памяти. Выше я написал, что прошло десять лет с того дня, когда Хютте отправил меня «на задание», на поиски Ноэль Лефевр. Создается впечатление, что все эти десять лет я не вспоминал тот короткий эпизод моей жизни, что все встречи и события, случившиеся за десять лет, покрыли слоем забвения тот день в Пятнадцатом округе. Но нет. Теперь я должен, по мере возможности, соблюсти хронологический порядок, иначе потеряюсь там, где тесно переплетены память и забвение.

* * *

Кажется, прошло едва