Да, я чудесно проводил время в кровати моих родителей, а вот сейчас, хотя она не сделалась меньше, не мог снова превратить ее в страну с зонами теплого и холодного климата, ограниченную на юге глубокими водами, где водятся в таком избытке голые ноги.

Припоминая все это, я лежал на спине и, отыскивая взглядом фигуры, образованные трещинами на потолке, вдруг ощутил, что к моим подошвам прижимаются другие ступни – такого же размера, – как если бы еще кто-то лицом вверх улегся со мной валетом или я сам отразился в невидимом зеркале. Я на несколько секунд задержал дыхание, ожидая, что это ощущение сгинет как морок, но оно вместо того стало только более явственным. Тогда я догадался, что это были мои собственные ноги – но только находившиеся на другой стороне бытия. С тем, кому они принадлежали, мы двигались как магниты, скользящие по обеим сторонам плоскости, и в самом тонком ее месте могли почти соприкоснуться. Я закрыл глаза и через несколько секунд почти без усилия перешел из одного тела в другое.

Оказавшись там, в другом теле, я только что оставил Лауру в подъезде ее дома и торопливо направился к своему собственному, потому что время обеда давно уж прошло и я боялся, что родители будут беспокоиться. Безымянные улицы были немы, а на пустыре не осталось ни души. Мимо пролетела стая книг в холщовых переплетах (мы научились издали определять эти особенности), скрылись из виду, а через мгновение хлынул дождь. И россыпь капель больно, словно пригоршня песку, хлестнула меня по лицу. Небеса то плакали в три ручья, то бились в конвульсиях бесслезных рыданий.

Дома никто не обратил на меня внимания; там все было вверх дном – по радио недавно передали: власти, встревоженные тем, что в неизвестном направлении улетели журналы кабинета министров с совершенно секретными записями, объявили о временном слиянии министерств обороны и культуры.

– Что у них общего?! – кричал отец, бегая по гостиной из угла в угол. – Кто мог додуматься до такого?

Мать пыталась успокоить его, но – без особенного успеха, потому что и сама была заметно встревожена. А я, хоть и весьма смутно понимал в ту пору, что такое министерство, тоже не представлял, как это они сольются. Мы сели обедать, включив телевизор, потому что вот-вот должен был начаться выпуск новостей, – и на экране возникли оба героя дня. Тот, что был по культуре, заговорил первым и сообщил, что улетели не только секретные журналы, но и вообще все сброшюрованные и переплетенные документы и материалы государственной важности, содержащие государственную же тайну, и их распространение может причинить серьезный ущерб безопасности нашей державы. Поначалу было сочтено, что они очень скоро распотрошатся, повторив судьбу кулинарных книг и брошюрок о Второй мировой войне. Однако понимающие люди, судя по всему, нашли способ сохранять печатный текст, так что совершенно секретные материалы очень даже могут попасть в руки беспринципных элементов, а те, обнаружив, с чем имеют дело, – предпринять попытку воспользоваться своим приобретением в корыстных целях. И в свете этих новых и чрезвычайных обстоятельств министерство обороны, сочтя необходимым взять на себя функции, которые в обстоятельствах обычных находились в ведении министерства культуры, сообщает, что каждый гражданин обязан доставить в полицию любую книгу, которая окажется в его руках. Присвоение их в качестве личной собственности категорически воспрещается, поскольку таким образом злоумышленники могут среди прочих книг спрятать материалы, составляющие военную тайну.

Мы все ожидали, что вслед за тем нам расскажут о способах сохранения печатной продукции, однако оба министра решили во избежание неприятностей не распространять эти сведения. Так и сказали. Мой отец поперхнулся.

Лило весь день, а вечером случилось вот что. Мы смотрели телевизор, и диктор, читая очередное сообщение, попытался произнести слово «стол», но не смог. Не веря самому себе, он вернулся к началу фразы и попробовал с разбегу. Результат был тот же. Предприняв еще несколько попыток, приведших лишь к тому, что диктор совсем смутился, он заменил слово многозначительной паузой. Фраза выглядела примерно так: «Руководители государства, сев за круглый (…) переговоров…» И мать, и я засмеялись так, что из коридора вышел мой отец и спросил, чего это нас разбирает.

– Он не может выговорить слово (…), – ответил я, причем это не удалось и мне.

Это казалось невероятным, но ни я, ни мама не могли произнести его. Сначала мы думали, что это от смеха, но потом, когда начали тыкать пальцами в обеденный стол, обозначая понятие, и отец, сохраняя полную серьезность, тоже попытался сказать, ничего не вышло и у него. Впечатление было такое, словно оно исчезло из нашего лексикона, оставив вместо себя невнятную пустоту, как бывает, когда выпадает зуб и ты кончиком языка снова и снова обшариваешь щербину, – вот так и мы проверяли это зияние на месте слова «стол» и втайне надеялись, что произойдет чудо и оно вернется к нам.

Отец промолчал, но по лицу его можно было догадаться, что всех нас ждет участь жертв кораблекрушения, все скудное достояние которых поглотила пучина. Вчера – лоции, сегодня – самодельные рыболовные крючки и удилища, и кто его знает, чту будет завтра. Мать пошла готовить ужин и спустя несколько минут крикнула мне, чтобы накрывал на стол.

– Накрывай на (…), – послышался ее голос, и она тотчас осеклась, и на лице ее, наверно, возникло то же недоумение, что и у диктора. И точно так же, как он, она вернулась к началу в надежде, что застрявшее слово само выскочит, если сумеет взять должный разбег. Однако это было похоже на то, как терзают и крутят стартер, а двигатель не заводится ни в какую. И в конце концов мать расплакалась, а я подавленно принялся ставить тарелки, приборы и стаканы на этот такой знакомый и вдруг сделавшийся безымянным предмет мебели. Ужин проходил в молчании; думаю, что каждый из нас про себя пытался выговорить пропавшее слово, чтобы предъявить остальным свой трофей.

Тут мы вздрогнули от звонкого удара, донесшегося с балкона, – показалось, что это ошалевшая от бури птица бьется о стекла. Мы бросились на звук и увидели на полу большую книгу в картонном переплете: было понятно, что, вымокнув под дождем, она отяжелела и рухнула. При попытке взять ее в руки пропитанные водой страницы разлезались под пальцами. Все же отец аккуратно поднял ее и понес внутрь, кропя каплями паркет. Я закрыл балкон, но, прежде чем повернуться и идти вслед за родителями, увидел, как меж дождевых струй, перемигивавшихся в вечернем небе, грузно летит в сторону пустыря стая книг. Мне показалось, что одна из них отстала и вот-вот шлепнется на крышу, но дальше смотреть я не стал.

Родители принесли книгу на кухню, а там осторожно положили на стол, накрыли сухой тряпкой, чтобы впитала хоть часть воды. Потом отец бережно, словно имел дело с птицей-подранком, раскрыл ее. Название смылось полностью, а внутри типографская краска растеклась так, что ничего невозможно было разобрать.

– Судя по переплету, – сказал отец, обращаясь к маме, – это какое-то научное издание, но оно, можно считать, погибло. Если бы по телевизору все-таки сказали, что это за способ такой сохранять текст, мы бы еще попытались спасти хоть несколько страниц.