Шахзаде поселился во дворце отца и решал большинство дел, касающихся войска и подданных. Те дела, которые были приостановлены из-за вмешательства везира или казия, он разрешал по указаниям отца. Время от времени в бухарском Арке[12] или в своем доме под бухарским минаретом он разбирал дела двора и выслушивал жалобы от людей. Большую часть дней он проводил в посте, а разговляясь, довольствовался черствым хлебом и холодной водой.

Получив в свои руки власть, он понял, что все беззакония происходят большей частью от ограниченности везира и жестокости казия. И вот однажды, после дворцового приема, выслушав жалобщиков, он усадил отца на трон, а сам вместе с пятью-шестью верными людьми спрятался у Джилавхана[13] Арка. Когда казий Низам собирался сесть на коня, он выскочил внезапно из своего укрытия и распорол ему кинжалом грудь до паха так, что одна нога казия осталась в стремени, а другая — на земле. Труп казия он приказал бросить в Джилавхана Арка под ноги коням, а люди его объявили везде и всюду:

— Грабьте имущество и поместья казия Низама. Что бы вам ни досталось, никто от вас ничего не потребует назад.

В это время знать и разные начальники выходили из дворца. У насильников и лихоимцев при виде всего этого затряслись поджилки, и они побледнели от страха, потеряв надежду на жизнь.

Не прошло после этого много времени, как эмир Масум пригласил к себе везира вместе с несколькими вельможами. В коридорах он расставил своих людей и наказал им:

— Когда я крикну: «Бейте!» — немедленно входите и расправляйтесь с везиром.

Они беседовали целый час. А у везира на поясе висел кинжал с инкрустированной рукоятью. Масум сказал:

— Отец, у вас очень ценный кинжал. Такого кинжала, наверное, нет ни у одного эмира.

— Да, — отвечал тот, — это кинжал с инкрустацией. Мне пожаловали его из казны, а я велел еще украсить каменьями.

— Смотришь на него, — сказал царевич, — и зрение становится острее.

Везир тут же вытащил кинжал и положил перед царевичем. Тот рассматривал его какое-то время внимательно, с удовольствием и встал будто из уважения, чтобы вернуть везиру кинжал, не утруждая его. Везир из почтения тоже встал. Они сошлись посреди комнаты, и тут царевич распорол везиру живот его же собственным кинжалом и велел вытащить вон мерзкий труп. Не сходя с места, он велел раздать поместья и имущество везира тем, кого тот обидел.

После этих событий ни один распутник или насильник не смел даже головы поднять. Постепенно царевич назначил на государственные посты тех, кто заслужил этого, а братьев удовлетворил пенсией. Сам он боялся бога, потому люди от мала до велика боялись его и повиновались его приказам беспрекословно, как велению рока. Никто не смел перечить и противодействовать ему. Хотя отец его был жив, и он не вступил еще на престол в качестве полноправного правителя, тем не менее все улемы и сейиды, эмиры и правители областей всецело покорились царевичу.

Эмир Хайдар[14] был старшим сыном эмира Масума.

Большую часть своего времени эмир Масум проводил в обществе улемов. Еще до вступления на престол, при жизни отца, Масум отменил всякие излишние поборы, подношения и налоги, что способствовало укреплению справедливости и доброго отношения к народу. Он строго наказал врагов государства и религии, назначил имамов и муэззинов в мечети; шейхов — в ханака и мударрисов — в медресе, восстановил разоренные вакфы и вновь подтвердил документы на пользование ими. Эмир Масум велел высечь на камне следующее: «Впредь правители Бухары не должны взимать с подданных каких бы то ни было приношений и поборов, брать взятки за пользование мерами, весами и чашами. А если кто-либо всё-таки поступит так, то «да будет он проклят Аллахом, ангелами и всеми людьми». Этот камень с надписью вделан над порталом большой соборной мечети в Бухаре.

В тысяча сто девяносто восьмом году[15], после того, как его отец отошел в вечный мир, Масум, вступая на престол, созвал всех улемов, вельмож и простых людей на всеобщий курунуш[16] и устроил для них празднество. Он установил в управлении государством новые порядки и учредил новые законы, а все племена и удельные правители покорились его власти. Он несколько раз совершал походы под знаменем священной войны к границам Ирана[17] и разгромил разбойников и грабителей. Он уничтожил разбойников из туркмен и иных грабителей, из-за которых страдали жители равнин, и обезопасил дороги от грабителей на всех путях от границ Ирана до Ургенча и Балха.

Эмир Масум царствовал семнадцать лет и покинул этот бренный мир в пятницу двенадцатого раджаба тысяча двести пятнадцатого года[18] в возрасте пятидесяти двух лет (родился он в тысяча сто шестьдесят третьем году).[19] О его достоинствах и добрых деяниях следовало бы написать целую книгу. Привожу два-три рассказа о его благородных деяниях, Вот один из них.

На празднестве по случаю обрезания эмира Хайдара присутствовало несколько улемов, в том числе домулло Аяз и домулло Иса. Принесли деревянную миску с шурпой, в которой плавали разные овощи, чашу с водой и хлеб. Когда окончили обрезание, эмир сказал цирюльнику:

— Подождите немного, я пойду и принесу вам чего-нибудь за ваши труды, неудобно отпускать вас с пустыми руками.

С этими словами эмир ушел в свои покои, пробыл там довольно долго и вернулся с клубком хлопковой пряжи. Он отдал его цирюльнику и сказал при этом:

— Я не нашел для тебя ничего другого, что было бы заработано честным трудом. А это спряли мои жены, чтобы сшить мне халат.

Или вот еще рассказывают, что однажды эмир услыхал: продают только что созревшие дыни, а денег, чтобы купить, нет. Эмир, не задумываясь, протянул свой кулах слуге со словами:

— Отдай этот кулах продавцу и возьми столько дынь, сколько он сам даст.

Слуга отдал кулах и вернулся к эмиру с одной дыней. Эмир собственноручно разрезал ее на ломтики и раздал присутствующим, а самому ему достался не то ломтик, не то вовсе ничего не досталось.

Такие рассказы об этом благородном муже передают из уст в уста как среди простонародья, так и знати.

Одержав много побед над внешними и внутренними врагами Бухары, Масум с согласия улемов и вельмож провозгласил наследником эмира Хайдара, своего сына. Хайдар вступил на трон в воскресенье четырнадцатого раджаба тысяча двести пятнадцатого года[20], спустя