Во главе с режимами, апеллирующими к правам, большинство колониальных войн, особенно в завоевательных войнах, если говорить прямо, не являются войнами самообороны. Они не ведутся с целью вернуть свое имущество или восстановить справедливость там, где она нарушена. Начнем с того, что не было совершено никакого преступления, серьезность которого можно было бы объективно оценить. Эти войны порождают насилие, не подчиняющееся никаким правилам пропорциональности. Практически не существует формального предела разрушениям, которые наносятся по субъектам, объявленным врагами. Многие невинные люди погибают не за ошибки, которые они совершили, а за ошибки, которые им еще предстоит совершить. Таким образом, завоевательная война - это не соблюдение закона. Если в ней враг считается преступником, то цель не в том, чтобы восстановить справедливость. Независимо от того, носит он оружие или нет, враг, подлежащий наказанию, - это враг по своей сути, враг по природе. Короче говоря, колониальное завоевание прокладывает путь к сфере нерегулируемой войны, к войне вне закона под руководством некой демократии, которая при этом переносит насилие в третье место, управляемое ненормативными конвенциями и обычаями.

Парадоксально, но эта сфера войны вне закона процветала как раз в то время, когда на Западе предпринимались многочисленные усилия по трансформации jus in bello (права на ведение войны) и jus ad bellum (права на ведение войны). Начатые в XVII веке, они касались, в частности, природы противоборства (какой тип войны ведется?); квалификации врага (с каким типом врага мы имеем дело, против кого и как мы воюем?); способа ведения войны; общих правил, которые следует соблюдать в зависимости от того, является ли человек комбатантом, нонкомбатантом или каким-либо другим лицом, подвергающимся насилию и разрушениям. В конце XIX века зародились основы международного гуманитарного права. Среди прочего, этот закон был направлен на "гуманизацию" войны. Он появился как раз тогда, когда "война за жестокость" в Африке была в самом разгаре. Современные законы войны были впервые сформулированы в ходе конвенций в Брус-сельсе в 1874 году, а затем в Гааге в 1899 и 1907 годах. Но развитие международных принципов ведения войны не обязательно меняло поведение европейских держав на местах. Так было вчера, так есть и сегодня.

Насилие демократий было немедленно экстериоризировано на колонии и приняло форму грубых актов угнетения. Поскольку, действительно, никакая существующая легитимность не санкционирует власть в колонии, власть стремится навязать себя в виде судьбы. В воображении и на практике жизнь покоренных и порабощенных туземцев представляется как череда предопределенных событий. Эта жизнь, как говорится, обречена быть такой. Тогда насилие, совершаемое государством, относится к мере не только необходимой, но и невинной. Это происходит потому, что колониальная власть никак не структурирована оппозицией между законным и незаконным. Колониальное право безоговорочно подчиняется политическим императивам. Эта концепция закона как абсолютного инструментария работала на освобождение носителей власти от любых значимых ограничений, будь то ведение войны, криминализация сопротивления или повседневное управление. Его конституирующий момент - это момент пустой силы, потому что как сила он безоговорочен.

Колониальная война, за которой почти всегда стоит стремление к истреблению (элиминационизм), по определению является войной без границ, вне закона. Как только оккупация обеспечена, порабощенное население никогда не застраховано от резни. Кроме того, неудивительно, что основные колониальные геноциды происходили в колониях поселенцев. В них преобладает игра с нулевой суммой. Европейская оккупация, чтобы быть легитимной, требовала дезавуирования и стирания всех следов прежнего присутствия туземцев. Вместе с крупными эпизодами кровопролития бушевало и редко сдерживалось мо- лекулярное насилие - активная и примитивная сила, квазиосадочная и миниатюрная, которая пронизывала все социальное поле. Закон, применяемый к туземцам, никогда не был таким же, как закон, применяемый к поселенцам. Преступления, совершенные туземцами, наказывались в нормативной системе, в которой последние едва ли фигурировали как полноправные субъекты права. И наоборот, для каждого поселенца, обвиненного в совершении преступления против туземца (в том числе и убийства), избежать осуждения было просто - достаточно сослаться на законную защиту или на возможность расправы.

Многие историки отмечают, что колониальные империи были отнюдь не системами, наделенными абсолютной целостностью. Импровизация, специальные реакции перед лицом непредвиденных ситуаций и, очень часто, неформальность и слабая институционализация были правилом. Но далеко не ослабляя жестокость и зверства колониальных империй, эта пористость и сегментированность только делали их более губительными. Там, где густая завеса тайны скрывала акты преступлений, зоны иммунитета можно было вывести за рамки разумного, ссылаясь на императив безопасности, зоны, непроницаемость которых превращала их в квазиприродные машины инерции. Не имело значения, что мир, изображенный в этих репрезентациях, не совсем совпадал с феноменальным миром. Отказавшись от доказательств, достаточно было сослаться на секретность и безопасность. Колониальный мир, будучи порождением демократии, не была антитезой демократического порядка. Она всегда была его двойником или, опять же, его ночным лицом. Ни одна демократия не существует без своего двойника, без своей колонии - неважно, как она называется и как устроена. Колония не является внешней по отношению к демократии и не обязательно находится за ее стенами. Демократия несет колонию в себе, так же как колониализм несет демократию, часто под маской.

Как указывал Франц Фанон, за этим ночным ликом скрывается первобытная и основополагающая пустота - закон, который берет начало в не-законе и который устанавливается как закон вне закона. К этой основополагающей пустоте добавляется вторая пустота - на этот раз пустота сохранения. Эти две пустоты тесно связаны друг с другом. Парадоксально, но демократический порядок метрополии нуждается в этой двойной пустоте, во-первых, чтобы придать достоверность существованию неустранимого контраста между ним и его очевидной противоположностью; во-вторых, чтобы подпитывать свои мифологические ресурсы и лучше скрывать свою подноготную как внутри, так и снаружи. Иными словами, ценой мифологической логики, необходимой современным демократиям для функционирования и выживания, является экстериоризация их изначального насилия в третьи места, в не-места, эмблематическими фигурами которых являются плантация, колония или, сегодня, лагерь и тюрьма.

Экстериоризированное насилие в колониях оставалось латентным в метрополии. Часть работы демократий заключается в том, чтобы заглушить всякое осознание этой латентности; она заключается в том, чтобы устранить любой реальный шанс подвергнуть сомнению ее основы, ее подноготную и мифологии, без которых порядок, обеспечивающий воспроизводство государственной демократии, внезапно рушится. Демократия очень боится, что это насилие, латентное внутри и экстериоризированное в колониях и других третьих местах, вдруг всплывет и поставит под угрозу идею, что политический порядок был создан из самого себя (установлен сразу и раз и навсегда) и более или менее успел выдать себя за здравый смысл.

Потребление божественного

Параноидальные настроения эпохи