Я увидел глаза матери, ее, загоревшиеся вдруг щеки и открывающийся рот. Не знаю, как все случилось. Меня как будто что-то ужалило. Я неожиданно подскочил и побежал вон из столовой в кабинет отца, тем самым спас положение.

Произошло это машинально, не по моей воле. У стола отца — большого двух тумбового я остановился. Следом за мной бросилась мать. Отец в кабинете появился чуть позже. Мне отчего-то привиделось — он пришел не один. Рядом стояла странная женщина — его бывшая жена и еще моя сводная сестра — маленькая девочка.

Я резко вскрикнул. Мать тут же обхватила меня руками:

— Андрюша, Андрюша сынок, что с тобой?

— Вот, здесь, смотрите, здесь оно лежало.

— Что лежало? — услышал я снова дрожащий голос матери.

— Как что? Письмо. Я нашел его, нашел тогда — давно, лет десять назад здесь на этих кипах бумаг — двойной тетрадный листок в линеечку и прочитал: «Здравствуй дорогой папочка. Можно я тебя буду так называть, ведь я твоя доченька? Правда? Я папенькина доченька…».

— Да-да — это ее слова, — тут же поддержал меня отец. — Это слова твоей сводной сестры Инги.

— Что я тогда сделал? — развернувшись в сторону матери, спросил я. — Тут же побежал к тебе: «Мама, мама кто это папенькина доченька?» — И тут же поплатился — получил от тебя. Ты помнишь? А еще что ты мне тогда сказала: «Как ты посмел, читать чужое письмо? Кто разрешил? Давай мне свои руки, руки, которые брали письмо».

После трепки я убежал в гараж и там долго плакал. Я понял — папенькиной доченькой была та самая девочка, которую однажды я отлупил прутом. Она! — кричал я тогда, исступленно стуча своими маленькими кулачками по земле. — Она виновата! — А еще я винил странную женщину с чемоданом.

— Помнишь, — я снова обратился к матери — Мне не хотелось идти домой? Меня напугала темнота ночи. Только она меня заставила тогда вернуться.

— Андрюша, сынок! Я же у тебя тогда попросила прощения.

— Ну, и что? Ты же мне сама сказала: «Чужие письма нельзя читать!» — сквозь хлынувшие вдруг из глаз слезы пробормотал я. — Сказала?

— Да! — ответила тихо мать.

— А мысли, можно? Можно читать то, что отец от тебя пытается утаить. Утаить не для того, чтобы обмануть, а спасти от фантазий, фантазий способных тебя свести с ума. Зачем тебе лезть в его голову?

— Прости, прости сыночек!

Я с трудом поднялся с кресла и, слегка качаясь, отправился к себе в комнату. Мне было тяжело смотреть родителям в глаза. Мать была не виновата. Отец был не виновен. Прошло время и я, как это не покажется странным, легко простил свою сводную сестру и ее мать — странную женщину с чемоданом в руках. Время способно сгладить любые острые углы — заставить забыть плохое, приукрашивать жизнь, смягчать ее.

На следующий день рано утром мать спокойно без шума собрала отца в дорогу, и он уехал — туда, к себе на юг. Я знал, отец вернется. На прощанье он крепко пожал мне руку и как-то иначе не так как обычно посмотрел прямо в глаза:

— Знаешь сын, ты, ты… — как это сказать? Твои вчера слова, хотя ты и расплакался — слова мужчины!

За много лет, моя мать, наверное, первый раз в жизни проводила отца без тягостных мыслей в душе. Это была победа, не только ее — всей нашей семьи — общая. Прошлое уже не способно было повлиять, испортить жизнь Любовь Ивановны. Время ожидания Николая Валентовича пролетело быстро. Даже мать его не заметила, не говоря уже обо мне. Из командировки отец приехал другим человеком. Он открыто смотрел в глаза Любови Ивановне. Она, не отходя от порога, не нервничая, подняв глаза, тихо спросила у него:

— Ну, как, отдал Ингу замуж?

— Отдал! — ответил отец, немного помолчал и сказал: — Ты знаешь, я просто не мог не присутствовать… Она ведь моя дочь!

— Не пойму я тебя, — услышал я в ответ спокойный голос матери, — то она твоя дочь, то не твоя! А тот курчавый? Ты говорил, что твоя бывшая жена с ним путалась!

— Да знаю, я того курчавого! А глаза, глаза? Глаза то у дочери мои! — сказал — отрезал отец.

Зеленые глаза девушки мне не давали покоя. Однако я для себя решил на танцы не ходить — будь что будет. У меня тоже есть характер. Правда, я недолго ерепенился. Однажды вечером в дом неожиданно ворвался Михаил Крутов.

— Андрей! Андрей быстрее-быстрее собирайся. Она снова пришла на танцы.

— Кто она? — нарочито спросил я.

— Ты, знаешь кто! — ответил тут же парень. — Меня Преснов послал. Он за ней наблюдает. В обиду не даст.

Я тут же набросил на себя одежду и выбежал вслед за Михаилом на улицу. Он бежал впереди и выкрикивал впопыхах:

— Будь настойчивее, смотри больше не тяни время. Подойди и пригласи на танец. Тут же не откладывая, познакомься.

— Хорошо-хорошо! Я, так и сделаю! — прокричал я ему, захлебываясь от сильных порывов ветра.

Я выглядел, наверное, непрезентабельно. Отдышавшись на крыльце Дома культуры, мы вошли вовнутрь. Виктор встретил нас на пороге. Он крепко пожал мне руку и сказал:

— Иди, она там в зале! Я думаю, тебя ждет — оглядывается. Всего уже «обмусолила». Дырку на мне протерла. Взгляд у нее недоуменный, будто спрашивает: «Где твой товарищ?»

Я быстро «прошелся» глазами по залу, встретился со своей зазнобой взглядом и улыбнулся. Девушка была не одна. Она сидела недалеко от оркестра рядом со своей подругой Полнушкой. Я решил, как только будет медленный танец, тут же ее приглашу. Мне пришлось долго его ждать. Я был весь в нетерпении, не знал, что делать. И вот момент настал. Я вырулил из толпы ребят и направился прямо к своей любимице, но странно был вынужден остановиться. Остановиться на полпути. Я увидел у девушки на коленях какого-то парня.

— Ни чего себе! Как она могла? — негодовал я. Раньше, он мне на глаза никогда не попадался, и вот представьте… — Я, демонстративно резко взглянул на нее, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в другой конец зала. Ко мне тут же подбежал мой друг Виктор.

— Ну, вот и все — окончилась любовь! — сказал он, — заглядывая мне в глаза. — Опоздал ты. Я же тебя сколько раз предупреждал, а ты не хотел мне верить. — Он помолчал, а затем, хлопнув меня рукой по плечу, взбодрился:

— Слушай, давай мы этому