Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фаянсовая фабрика находилась в правом крыле, фарфоровая – в левом. Иоганн Якоб направился было туда, но Ринглер ухватил его за рукав и потащил на задний двор – показать только что построенное одноэтажное здание с печами и старую конюшню, – а уже потом повел мастера на его новое место работы.
Ринглер начал с залов на первом этаже. Тут у горячих печей трудились старшие горновщики – остальных перевели в новое здание во дворе – и находились кладовые: влажные – для вещей, которые были в работе, сухие – для подготовки готовых изделий к обжигу. Другие обитатели этого этажа – мастера, готовящие глину для изделий и посвященные в тайну фарфоровой смеси, – смотрели на новичка с подозрением: не явился ли этот валлонец за секретом «арканума»? Что было глупо: ведь к нынешнему, 1762 году состав глины давно ни для кого не был секретом.
Поднялись на второй этаж, где в затхлом воздухе комнат, заставленных столами и наполненных запахами немытых мужских тел, глины и едких эмалевых красок, сидели, стояли и ходили скульпторы-модельеры, художники по посуде, художники по скульптуре, боссиереры и подмастерья. Они учтиво раскланивались с новым коллегой, в глазах у всех было любопытство. Ринглер подводил нового обербоссиерера к тем, кого считал особенно важными, и представлял. Из трех десятков боссиереров, которые оказались в непосредственном подчинении у Иоганна Якоба, директор выделил скульпторов-модельеров Иоганна Кристофа Хаслмайера и Йозефа Нееса. Хаслмайер был высоким и худым, а Неес – маленьким и толстым. «Легко будет запомнить», – подумал про себя Иоганн Якоб. Побеседовали и с Иоганном Кристианом Вильгельмом Байером, главным модельером фабрики. На столах расположились работы мастеров: многофигурные композиции Хаслмайера новому обербоссиереру понравились, а вот статуэтки придворного скульптора Байера не впечатлили. У стола Нееса Иоганн Якоб еле сдержал улыбку: стройные танцовщики толстяка-коротышки были устремлены вверх.
В последней комнате был альков, в котором разместились три стола. За двумя склонились мастера-художники. За третьим никого не было. Директор Ринглер указал на него Иоганну Якобу:
– Вот ваше место, коллега. Еще несколько дней назад здесь сидел бедняга Гец. Sic transit Gloria mundi! Вам переходят в наследство его стол, должности и привилегии!
Привилегии состояли в том, что у обербоссиерера был пропуск, позволявший попасть во внутренний двор и парки дворца. Также, в отличие от табуреток, на которых сидели мастера, у Геца был удобный стул и большой дубовый стол. Факт, что он унаследовал привилегии мертвого мастера, оставил на душе Иоганна Якоба неприятный осадок, а потому новоиспеченный обербоссиерер постарался об этом не думать.
Иоганн Якоб подошел к столу, тесно заставленному работами покойного мастера. Бывший первый скульптор явно страдал вычурным вкусом: классические Юпитеры, Вулканы и Леды терялись среди персонажей итальянской и французской комедий, а также жеманных детей обоих полов. Все фигурки, независимо от тематики, отличались дебелыми телами и невыразительными лицами немецких бюргеров. Даже красочно расписанные, они не выражали никаких человеческих черт. Новый обербоссиерер сел на стул, покрытый мягкой подушечкой багрового цвета, который, впрочем, не мог скрыть характерных пятен.
«У Геца были те же проблемы, – подумал он. – Может, с привилегиями и подушечкой я унаследовал и судьбу старого мастера, и мне, как ему, предстоит умереть в…?»
Иоганн Якоб не знал, сколько лет было Гецу, когда тот умер, и мастер задал этот вопрос Ринглеру. Ожидая ответа, волновался так, будто мойр вопрошал о своей судьбе.
– Обербоссиерер Гец умер в двадцать девять лет.
Мастер не смог сдержать смеха, чем вызвал недоуменные взгляды со стороны обитателей комнаты.
Иоганн Якоб вспомнил об Андреасе и заторопился:
– Я должен принести свои инструменты из гостиницы.
– Конечно, коллега! Но вам не надо возвращаться на фабрику ни сегодня, ни завтра – отдохните с дороги! Увидимся в понедельник утром. Позвольте только еще представить ваших соседей, ведущих художников Готтлиба Фридриха Ридела и Кристиана Вильгельма Флаха.
Ридел, приверженец живописной вычурности, был известным мейсенским художником, которого два года назад герцог Вюртембергский сманил на свою фабрику. Художник едва кивнул Иоганну Якобу, давая понять новому обербоссиереру, что никаких отношений с ним устанавливать не собирается. Но это было и не обязательно: Ридел занимался на фабрике исключительно тем, что расписывал посуду батальными сценами. А вот Флах мастеру был интересен – он работал напрямую с Гецем, а значит, был лучшим художником по скульптуре. Хорошо бы найти с ним общий язык: живописец, который чувствует мысли скульптора, помогает красками оживить статуэтки; а который не понимает его замыслов – убивает их. Флах был молод и приятен, вот только улыбался слишком часто. Последнее обстоятельство, впрочем, вряд ли должно было воспрепятствовать их плодотворному сотрудничеству.
Иоганн Якоб вышел из здания фабрики на задний двор и огляделся. Никого. За конюшней начинались заросли кустарников, и это было кстати: уже четыре дня мастер не ходил по большой нужде. Иоганн Якоб отошел поглубже в чащу, достал из кармана кафтана ветошки, положил их перед собой, спустил к лодыжкам штаны и панталоны и присел под чахлым деревцем, подтянув к себе колени и обхватив их руками. Постарался не тужиться – отошли газы, но больше ничего не получилось. Он закряхтел и напрягся: казалось, все тело от макушки до низа живота превратилось в одну напряженную мышцу. Геморрой отозвался болью, но мастер различил внутри знакомый процесс движения и с оптимизмом поднатужился еще раз. Что-то стало вылезать, но сразу застряло: за дни поездки выходящее сейчас из него собралось в сплошную массу круглых катышей, сбитых в гроздья и твердых, как камень, для которых открывшийся анус не был достаточно велик. У Иоганна Якоба началась паника: а что, если из него уже никогда ничего не выйдет и он умрет от переполнения организма экскрементами? Жизненный опыт, однако, подсказывал, что следует надеяться на лучшее. Иоганн Якоб попробовал еще раз запустить остановившийся процесс: мастер стал медленно переваливаться с ноги на ногу, стараясь уловить момент, когда тело окажется в наиболее подходящей для испражнения позе, а потом снова начал тужиться. Пробка из фекалий прочно застряла в проходе. Он попытался расковырять ее пальцем, но раздувшийся геморрой не давал пробраться к дырке, покрывая палец темно-бордовыми пятнами. «Вот тебе и обербоссиерер», – подумал Иоганн Якоб, набрал в легкие побольше воздуха и напрягся так, что, казалось, внутри него что-то обязательно оторвется. Однако, напротив, произошло движение. Мастер покрепче сжал колени и, не прерывая и не ослабляя напряжения,
