— Ничего, — отвечаю ему каким-то не своим голосом.

Вокзал, рюкзак, взъерошенный парень — как в дешевом романтическом кино. Дальше по закону жанра должны идти признания в любви, объятия и поцелуи. И мне становится страшно. Мама-дорогая, матрена-ядрена… Значит, мне это не показалось, нет?

— Просто решила выиграть день и прошвырнуться по Сайгону.

Специально говорю Сайгон — ни от одного вьетнамца я не слышала Хошимин. Джонатан сжимает губы, пытается проглотить вопрос, но куда там — он написан в его взгляде.

— Почему ты одна?

Солгать — так стыдно. Ответить правду?

— Мы с Русланом расстались.

Да, мы «брок-ап», давно надо было! И чего я его жалела? Пинком под зад на улицу и пусть живет на прикарманенные деньги. Но меня научили жалости. Спрашивается, зачем? Кто меня пожалеет?!

— Серьезно?

«Рилли, рилли…» Не смотри на меня так, не надо…

— Послушай, — он вдруг кидает шлем на скамейку и хватает меня за обе руки. Его ладони влажные. Так и знала! — Не уезжай!

Вот так, просто, в двух словах сказал то, что я столько месяцев принимала за простую симпатию.

— У меня виза сегодня заканчивается.

Он стиснул губы и снова раскрыл рот:

— Для этого можно лететь не в Россию. Давай ну… В Париж, что ли… Я никогда там не был.

Я зажмурилась — думала вместе с глазами закроются и уши.

— Джонатан! — я не вырывала рук, не могла. Он держал меня, точно хотел намертво приклеить к себе. — Я не понимаю…

— Я тоже… — губы его дрожали. — Я не знаю. Просто вот не хочу, чтобы ты уезжала. Тебе будет, где жить. Ты можешь продолжать работать. И… Кейт, здесь же нет понятия секшуал-харрасмент. Ты мне нравишься. Очень. Тебе и мне ж плевать, что я твой работодатель…

Он отпустил мои руки. Неожиданно. И они упали вдоль тела двумя плетьми. До этого для меня крутили замедленное кино, полунемое, а сейчас я будто проснулась.

— Джонатан, я… Я не знаю…

Не то, все не то… Он классный, да, красивый — как только могут быть красивы плоды любви американских солдат и вьетнамских женщин, возведенные в квадрат. Он — второе поколение. У него такая интересная семейная история. Он сам такой интересный, но я… Нет, я не могу… И дело не в Сёме, и дело не в том, что это снова босс. Я не готова, я не могу… Джонатан — это не просто так, это слишком серьезно…

Да о чем я вообще говорю! Нет, я молчу… Все еще думаю. Думаю над тем, над чем не стоит рассуждать даже минуту.

— Мне нужно домой, к родителям…

— Я понимаю, — он почти перебил меня. — Я понимаю, ты не думай… Но если вдруг ты решишь дать мне шанс, приезжай. Извини, — он тоже на секунду зажмурился. — Извини, если я обидел тебя своим предложением.

— Нет, что ты…

Я хотела взять его за руку, но испугалась, что он расценит этот жест как знак согласия.

— Давай поедем вместе в Сайгон?

Он выделил голосом и взмахом руки слово «тугевэ». Нет, нельзя… Вдруг это закончится поцелуями или — о, ужас! — постелью? Он был дорог мне как друг, я не могу… Не могу бросать ему эту подачку. Он не кобель, не мачо, он… Он с места в карьер предложил мне отношения. Нет…

— Не надо, Джонатан. Я хочу побыть одна. Мне тяжело…

— Извини! — он запустил пятерню в густые волосы и откинул с высокого лба длинноватую прядь. — Я не подумал… Бери все время на свете… Побудь с родителями, пообщайся с подругами. Может, ты что решишь… Звони, пиши… Вдруг…

— Джонатан! — я схватила его за руку, и он тут же выкрутил ее, чтобы стиснуть мне пальцы. — Я не хочу давать тебе ложной надежды…

— Но ты и не посылаешь меня… — улыбнулся он. Вернее, губы у него нервно задергались сами по себе. — Значит, у меня есть шанс? — Он вдруг отпустил мои пальцы и, ткнув мне в нос указательным пальцем, почти попал. — Месяц на размышления, договорились?

Я кивнула, не совсем понимая, что делаю. Но… Но это было первое признание в любви. Первое в моей жизни, хоть он и не сказал заветных трех слов. А мне их никто и не говорил. Но от него я почувствовала телепатию. Во всяком случае, он меня уважает. А не это ли главное?

— Погоди, — он тряс пальцем. — Я сейчас вернусь! Жди меня!

И бросился бежать, как мальчишка. А чем не мальчишка? Ему двадцать пять. У нас четыре месяца разницы. Я положила руку на мотоциклетный шлем и принялась качать его, точно неваляшку. Что я делаю? Играю в собаку на сене, не иначе. Месяц. За месяц можно собраться с мыслями и купить новый билет. Мне месяц будет на что жить.

— Вот! Твои любимые!

Улыбка до ушей, и у меня тоже! Джонатан притащил коробочку с жареными спринг-роллами. Он же сам меня на них и подсадил — фашистская еда, но какая няма… Я даже не поняла, как это случилось — наверное, мои руки сами сомкнулись у него за спиной. Я просто хотела сказать спасибо за заботу. Он это понимал, и потому совсем легонько приобнял меня в ответ. И так мы простояли минуту.

Он отступил первым, и мои руки вновь упали вдоль тела. Вернее, одна. Второй я крепко держала коробочку с лакомством. Между нами пару шагов, а ведь это не расстояние для тех, кто хочет поцеловаться. Но я почему-то понимала, что не хочу. Не хочу, чтобы он мучился месяц в неизвестности. Или вспоминал меня потом.

Такой красивый парень и при деньгах — зачем ему вдруг понадобилась я? Наверное, это просто порыв. Не может у него не быть бабы! Я не следила, но ведь он — модель, он — мистер совершенство, примирение двух враждующих культур.

— Джонатан…

Я хотела сказать ему — нет, у нас ничего не получится. Не жди меня! Но язык прилип к гортани. Внутри все горело. Огонь пошел вверх и опалил глаза. Я часто заморгала.

— Джонатан, уходи! Пожалуйста!

Он схватил шлем, задержал на мгновение взгляд на моем лице, явно желая что-то сказать, но передумал. Слава тебе господи, передумал… Пошел прочь размашистым шагом и не обернулся. Хотя мне, дуре, так хотелось увидеть еще раз его огромные глаза. Я принялась вспоминать, если ли у нас с ним общие фотки. Наверное, есть… Надо будет проверить…

Я сжала в руках розовую бумажку — это не просто билет на поезд, это пропуск в новую жизнь, и пройду я через ад, проведя ночь в электричке. Ни за какие деньги я не сумела взять билет в кондиционированный вагон с мягкими креслами, в котором мы с Русланом ехали сюда. Зато не придется закидывать тяжеленный рюкзак на верхнюю полку, брошу его на деревянную скамейку и свернусь калачиком, но сначала надо перехватить человека в форме и купить у него кофейную амброзию. Все равно ведь не усну в таких условиях — с шумящими над головой лопастями вентиляторов.

Единственное спасение — мой любимый айс-кофе. У меня начинают течь слюнки при одном только взгляде на тонкую струйку, которой стекает в мой прозрачный стакан сгущенка… Я бросила рюкзак под голову и согнула ноги в коленях — не пущу никого на мою скамейку. Да никто и не сядет — я одна тут белая! Лежу себе, не выпуская изо рта тонкой желтой трубочки. Я счастлива — на время мои вкусовые рецепторы побеждают слезные, но через секунду мне снова захочется реветь! Не по Джонатану, а по себе!