сторон, нарушая все законы мироздания. Саша хотел послушаться, отвернуться, но понял, что ждал этого момента много лет и теперь не сможет отвести взгляд.

Демон будто этого и хотел. Одним неуловимым движением скинул капюшон.

Все вокруг перестало дышать, двигаться, жить. Сердце остановилось, превратившись в камень.

На Сашу смотрел монстр с тремя головами.

Бычья, с короткой черной шерстью, двумя полумесяцами рогов, будто отлитых из чистого золота, настолько ярко они блестели на солнце. Овечья башка с содранной, висящей окровавленными лоскутами кожей, обломками рогов. И человеческий череп, на котором из плоти остались одни лишь глазные яблоки, бешено вращающиеся в глазницах.

«Смотри!» – в противовес предупреждению выдал монстр с насмешкой.

Исчезла граница. Замер старец. Сашу больше ничто не могло спасти. Да и не требовалось его спасать. Каменное сердце не знало боли и страха.

«Борись, внучек», – прошелестело в кронах деревьев.

Бабушкина ладонь, теплая, живая, легла на грудь, туда, где в каменном плену догорала последняя искра его души.

«Не сдавайся! Ему только того и надо! Опустишь руки, и уже никто тебе не поможет!»

Бабушка почти кричала, чего никогда не позволяла себе при жизни.

– Не хочу бороться. Устал. – Язык, кажется, тоже окаменел, едва двигался, лениво собирая звуки в слова.

«Вспомни своего друга, внучек. Хочешь себе такой же участи?»

Саша не хотел. Но и пойти против того, чьи силы превышают твои в тысячу раз, не мог. Не получалось. Пришли смирение и равнодушие. Привели с собой смерть.

Смерть стояла в сторонке. Строгая, величественная, чистая. Она не приближалась, указывая в другую сторону, где у ног демона вскипала адским варевом отравленная земля, открывая провал в бездну. За края провала цеплялись тощие, перепачканные кровью и сажей руки, демон безжалостно давил их мощным копытом, ломая хрупкие пальцы. Крики боли и отчаяния заполнили все вокруг.

Каменный мешок в груди дрогнул. Холодную поверхность прочертила трещина, сквозь которую пробился тусклый свет.

Трехголовый демон уставился на Сашу.

«Отступи!»

Ветер подхватил слово, размножил, разбросал повсюду. Саша будто протрезвел. Чего это он, в самом деле, раскис? Ради чего погибло столько людей? Чтобы он вот так взял и сдался? Ну уж нет!

Старец подошел, обнял его по-отечески и сказал уже обычным голосом, без грома и прочих спецэффектов:

– Пока живы мои внуки, и земля жить будет. Нет здесь места нечисти поганой.

Демон взревел всеми тремя головами, бросился на Сашу, но на пути чудовища встал сам старец, окутанный золотистым свечением. И в свечении этом тело его стремительно менялось. Ногти потемнели, вытянулись в острые когти, плечи стали еще шире, спина наоборот ссутулилась. Он упал на колени, чтобы через мгновенье кинуться на демона уже свирепым медведем. Не шуба теперь была на его плечах, а звериная шкура, искрящаяся и переливающаяся серебристыми искорками. Одна из таких искорок отделилась от Сашиной груди, пролетела светлячком, запуталась в густой шерсти цвета топленого молока.

Саша все же отвернулся. Не смог смотреть, как зверь рвет плоть демона, разбрасывая вокруг куски красного мяса. Рев медведя смешался с предсмертными криками чудовища, рванул к собравшимся в низком небе тучам, переродившись в громовой разряд и наконец вонзился в землю молнией, оставив после себя глубокую воронку.

Тишина, последовавшая за этим, подарила долгожданный покой. Она не была абсолютной. Напротив, наполнялась звуками, оживляя мертвое пространство.

Саша осмотрелся. О побоище напоминали лишь обломки каменной статуи да пугающий своей нездешней красотой медный цветок с красными подпалинами.

Силы покинули его в тот самый момент, когда земля задрожала, загудели ее недра. Последнее, что увидел Саша, прежде чем провалиться в бесконечно-глубокую темноту, как воронка поглощает последние следы присутствия монстра.

…Кухню заливал солнечный свет. В распахнутое настежь окно с птичьими трелями врывались ароматы лета, зной и нега. Бабушка стояла у плиты, спиной к Саше. Услышав шаги, повернулась.

– Проснулся, соня? Бегом умываться и за стол, я блинчиков напекла.

Бабушка улыбалась, казалась настоящей. Живой.

– Ну чего глазами хлопаешь? Дождешься, пока остынут?

– Ба, ты мне снишься? Ты ведь…

– Глянь, какой шустрый. – Бабушка всплеснула руками. – Всего раз с навью повстречался, а уже все понимает. Да так даже лучше. Садись за стол, блинчиками я тебя все же угощу. Да не бойся, здесь можно.

– Здесь? Это ведь сон?

– Для тебя, может, и сон, а для меня просто другая жизнь. Мы за гранью, внучек. Не бледней, времени у нас мало. Спрашивай, чего хотел, да провожу тебя обратно.

– Что с Костиком? – не раздумывая, выпалил Саша. – Где он?

– Не переживай, все с твоим другом хорошо. Наворотил он дел, конечно, но его простили. Костенька, когда на поля тебя повел, кровью твоей откупиться хотел, понимал, что на его водицу выше беса никто не явится. Ему всего капля и была-то нужна, а поди ж ты, дружба сильнее оказалась. Откуда ему было знать, что по его душу один из князей адовых явится.

– А он останется …таким? С зубами?

– Душу ему вернули, а она не бывает уродливой.

– Тогда почему он был… таким, а другие нет?

– Я расскажу тебе все, что сама знаю. Только ты все равно ничего не вспомнишь, когда уйдешь отсюда.

Бабушка рассказала, что скотобойня, долгое время находившаяся на месте колхозных полей, что-то вроде аккумулятора. Только собирает он не электричество, а энергию боли и страданий. На таких местах нельзя селиться людям, будут сниться кошмары, станут преследовать болезни. Советская власть в легенды не верила, потому и было решено вспахать пустующую землю под сельхозугодья. Никакая скотина там долго не выживала, по неизвестным причинам выкашивало целые стада. Тогда попробовали высаживать на полях капусту и свеклу. Поначалу урожай попер, да так, что начали задумываться, куда его складировать. Агрономы руки потирали в ожидании наград и премий, городская партийная верхушка не могла нарадоваться достижениям, пока по осени все собранное добро не начало гнить. Милость сменилась на гнев. За порчу госимущества полетели головы, причем в одном случае буквально. Одного из завхозов нашли на полях обезглавленным. Кто и зачем сотворил с ним такое, разобраться не удалось. Но на том месте, где его кровь просочилась в землю, торчал острый камень. Начали копать, обнаружили каменную бычью голову. Ни о какой культурной ценности речи не шло, каменюку решено было выкорчевать, отвезти на свалку.

Да только ничего не вышло. Техника ломалась, не доезжая до места работ. Пытались копать вручную, начинался сильнейший ливень, которого в этих широтах быть не может. Люди стояли по пояс в грязи, работали в две смены, но не справлялись с простой на первый взгляд задачей. В течение года