– Зачем он здесь? – едва шевеля языком, выговорил Саша.

– Мост из костей человечьих строит, чтобы воплотиться в вашем мире вместе со своим войском. Если у него получится, ничто уже не поможет. Торопись, Сашенька. Такой участи, как у Костеньки и остальных жертв демона, лихому лиходею не пожелаешь.

– Но что я могу? – Он в самом деле чувствовал себя слабым, даже беспомощным. Кто он против демона?

– В каждом человеке от рождения божья искра заложена. В ком-то ярче горит, кто-то сам ее тушит мыслями и поступками. Демону свет той искры хуже меча разящего. А потухла— и нечего ему бояться. В тебе искра есть, Сашенька, ее хватит. Костина от бесконечной боли затухла, не сумел сохранить. Да его вины нет, любой бы сломался.

Бабушка подошла ближе. Саша чуть отступил. Одумался и сам сделал шаг навстречу.

Руки у бабушки были невесомые, теплые, хотя он ожидал совсем другого. Плечи от прикосновений слегка покалывало, в голове прояснилось, исчезли ненужные мысли…

…Рассвет встречал прохладой, запахом росы и туманом. Саша шел босыми ногами по прохладной земле. Насколько хватало взгляда, простиралась безжизненная чернота, и посреди этой черноты стояли три идола. Неизвестный мастер вырезал их с удивительной точностью. Обнаженные человеческие тела, увенчанные головами животных, взирали на мир с нескрываемой злостью и ненавистью.

Было ли ему страшно? Еще как! Он шел на негнущихся окостенелых ногах, прижимая к груди сумку. В черепе набатом звучали слова то ли песни, то ли заклинания. Он не заучивал их, просто знал.

Ступив на территории идолов, Саша замер. Он снова стал подростком, пришедшим сюда однажды в поисках друга. Костик тоже был здесь. Стоял в сторонке, бледный, замученный, стараясь изо всех сил казаться счастливым. А ведь бабушка предупредила ни в коем случае не приближаться к мертвому и не заходить на проклятую землю. Границу он не видел, ощущал горящими ступнями, потому и отступил за черту вовремя. До того, как идолы повернули в его сторону рогатые головы, до стремительного, звериного какого-то, броска Костика. Тот кинулся и замер, как в стену невидимую уперся. Шарит слепо по воздуху, глаза смотрят мимо Саши, улыбка с крупными гнилыми зубами пугает оскалом.

Разложив на земле у самой границы хлеб, мед, яблоки и кусок сырого мяса, Саша открутил крышку бутылки, ноздри затрепетали от пряного запаха живого пива.

Слова не то песни, не то заклинания полились из его рта. Голос был одновременно его, но будто в него вплетались и другие: мужские и женские, молодые и старые.

Не во светел день,

Не во темну нощь

Во лесную крепь

Сбираются старцы старые,

Люди вещие с четырех сторон…

Очертил круг из соли, заключая в него принесенные дары. Бабушка сказала: так надо, чтобы мелкая нечисть не покусилась, когда он следующим шагом без раздумий рассек себе ножом ладонь.

Костик за невидимой преградой бесновался, высовывал длинный синий язык, с кончика которого свисала тягучая слюна.

Кощуны творят, требы приносят…

Саша, ведомый силой, произносил нужные слова, не запинаясь, твердо, уверено.

Один из идолов тяжело заворочался, из-под земли, раскидывая в стороны черные комья, показалась нога с массивным копытом. Опустившись на колено, идол приложил ладонь к земле, глаза его полыхнули красным. К Сашке черной змеей поползла трещина. Ткнулась в стену, загудела.

Дальнейшее происходило будто и вовсе без его участия. Кто-то управлял Сашиным телом, шевелил языком, заставляя продолжать читать то ли заклинание, то ли песню…

Бог наш рогатой, в шубе мохнатой,

В шапке золотой…

Имени призываемого он не расслышал, пусть и произносил его сам. Или почти сам?

Уже все три идола ожили, шли в его сторону с намерением уничтожить, раздавить. Один, с головой барана, отшвырнул в сторону Костика, все еще пытающегося пробиться через преграду, когда на их пути встал высокий широкоплечий старец. Длинная белоснежная борода поверх богато украшенной золотом и серебром шубы, сотканной, казалось, из самого света.

Старец встал у границы, которую теперь было отчетливо видно.

– Отступи!

Голос зародился высоко в небе, прогрохотал громом в собравшихся тучах, рассыпался искрами молний. Одна из них попала в одного из идолов, мгновенно вспыхнувшего ослепительно-белым пламенем, вскоре осыпавшегося темной золой.

Двое других замерли в нерешительности, лишь в глазах все сильнее разгоралась алым ярость.

Саша, потерявший бдительность, не успел среагировать, когда его ударило в грудь. Не удержавшись на ногах, он упал, из легких выбило воздух, каждый новый вдох и выдох отдавались острой болью. Сверху на него наседал Костик, невесть как пробившийся через границу. Длинный язык коснулся Сашиной щеки, сделался длиннее, холодной склизкой змеей обвился вокруг шеи.

За язык Саша и ухватился, дернул и, сам не понял как, оторвал. Кусок плоти еще продолжал извиваться, живя отдельно от тела, однако хватку ослабил. Костик дернулся, издал странный звук, что-то похожее одновременно на икоту, хрип и смех, а потом заверещал так, что Саша закрыл уши руками.

Тяжесть ушла. Костик отскочил, оттолкнувшись всеми четырьмя конечностями, выгнул спину, сделавшись похожим на рассерженного кота.

Тут Саша и понял, что никто не выходил за границу, а он сам пересек запретную черту. Демон ли воздействовал на него, или он, понадеявшись на помощь старца, перестал бояться, не важно. Отступив для надежности на пару метров за прозрачную стену, стал наблюдать.

Куда-то пропали звуки. Даже не так. Снаружи шумел ветер, шелестели листьями деревья, неспокойная река напоминала: все взаправду, он снова там, откуда сбежал однажды. А вот за призрачной границей все происходило будто в немом кино. Бесновался Костик, размазывая по лицу кровь, исполинский старец метал молнии в идолов, и – вот уже каменное изваяние взорвалось острыми осколками, один из которых впился бедняге Костику в висок.

Саша непроизвольно зажал рот ладонями, сдерживая рвущийся наружу крик. Его лучший друг умирал во второй раз.

Костик повернулся в его сторону, улыбнулся самой обычной человеческой улыбкой и только потом упал на землю. Саша едва сдержался, чтобы не подбежать к нему. Откуда-то пришло знание, его друг теперь свободен, не будет больше страдать и мучиться.

Саша плакал. Ему не было стыдно. Слезы смывали из души боль и горечь прошедших лет. Слезы дарили новую надежду.

Сквозь пелену слез он видел, как старец ударил молнией в тело третьего – последнего – идола. Бронзовый панцирь дрогнул, завибрировал и раскрылся диковинным цветком, отбросив в стороны четыре лепестка, явив фигуру в белом балахоне. Глубокий капюшон скрывал лицо. Фигура сделала шаг, покидая бронзовое убежище. Сашу сковал ужас.

«Не смотри!»

Голос раздался одновременно со всех