В тот вечер мужчины собрались перед табачной лавкой ипринялись сжигать дирижабли, топить боевые корабли, взрывать пороховые заводы —словом, смаковать хрупкими ртами те самые бактерии, которые в один прекрасныйдень их убьют. Смертоносные тучи вспухали в дыму их сигар и окутываливзволнованного человека, которого почти нельзя было разглядеть сквозь этот дым;он прислушивался к стуку заступов в их речах, словно различал в них пророческое«ибо прах ты и в прах возвратишься». Это был Лео Ауфман, городской ювелир;наконец он широко раскрыл блестящие черные глаза, вскинул худые, точно детские,руки и в ужасе закричал:

— Перестаньте! Ради бога, прекратите эти похоронныемарши!

— Вы правы, Лео, — сказал ему дедушка Сполдинг; онкак раз проходил мимо со своими внуками Дугласом и Томом, возвращаясь с обычнойвечерней прогулки. — Они каркают как вороны и вещают недоброе, но кто жезаткнет им рты? Изобретите что-нибудь, попробуйте сделать будущее ярче,веселее, отраднее. Ведь вы мастерили велосипеды, чинили автоматы в Галерее,были даже киномехаником, правда?

— Верно! — подхватил Дуглас. — Смастерите длянас Машину счастья! Все засмеялись.

— Не смейтесь, — сказал Лео Ауфман. — Длячего мы до сих пор пользовались машинами? Только чтоб заставить людей плакать.Всякий раз, когда казалось, что человек и машина вот-вот наконец уживутся другс другом, — бац! Кто-то где-то смошенничает, приделает какой-нибудь лишнийвинтик — и вот уже самолеты бросают на нас бомбы и автомобили срываются со скалв пропасть. Отчего же мальчику не попросить Машину счастья? Он совершенно прав!

Лео Ауфман умолк, подошел к краю тротуара и погладил свойвелосипед, словно собаку или кошку.

— Что мне терять? — бормотал он. — Наживу ещенесколько мозолей на руках, потрачу еще несколько фунтов железа да немногоменьше посплю. Решено, я ее сделаю, клянусь, я ее сделаю!

— Лео, — сказал дедушка, — мы вовсе нехотели… Но Лео Ауфман был уже далеко; изо всех сил нажимая на педаливелосипеда, он мчался в теплый летний вечер, и лишь издали донесся его голос:

— Я ее сделаю… сделаю…

— А знаешь, — почтительно сказал Том, — он иправда сделает, вот увидишь.

Посмотришь, как Лео Ауфман катит на своем велосипеде по вечернейкаменистой улице, круто сбегающей с холма, — и сразу понятно, что этомучеловеку все вокруг по душе: как шуршит в нагретой солнцем траве чертополох,когда ветер пышет жаром в лицо, словно из раскаленной печи, и как звенят поддождем электрические провода. Он был не из тех, для кого бессонная ночь —мученье, напротив, когда не спалось, он лежал и вволю предавался размышлениям:как работает гигантский часовой механизм вселенной? Кончается ли завод в этихисполинских часах или им предстоит отсчитывать еще долгие, долгие тысячелетия?Кто знает! Но бесконечными ночами, прислушиваясь к темноте, он то решал, чтоконец близок, то — что это только начало…

Главные потрясения и повороты жизни — в чем они? —думал он сейчас, крутя педали велосипеда. Рождаешься на свет, растешь,стареешь, умираешь. Рождение от тебя не зависит. Но зрелость, старость, смерть— может быть, с этим можно что-нибудь сделать?

В голове у него, сверкая легкими золотыми спицами, вертелиськолеса его Машины счастья. Это должна быть машина, которая поможет мальчишкамперсиковый пушок на щеках сменить на мужественную щетину, а девчонкам —превратиться из нескладных гусениц в ярких бабочек. И в зрелые годы, когда счетударам сердца идет уже на миллиарды, когда лежишь ночью в постели и только тревожныйдух твой скитается по земле, эта машина утолит тревогу, и человек сможет мирнодремать вместе с палыми листьями, как засыпают осенью мальчишки, растянувшисьна копне душистого сухого сена и безмятежно сливаясь с уходящим на покой миром…

— Папа!

По лужайке ему навстречу бежали дети, все шестеро:

Саул, Маршалл, Джозеф, Ребекка, Рут и Ноэми, — младшемубыло пять, старшему пятнадцать; каждому хотелось взять у отца велосипед, каждыйспешил коснуться его руки.

— Мы тебя ждали! У нас сегодня мороженое! Лео двинулсяк веранде, чувствуя невидимую в темноте улыбку жены.

Пять минут прошло в блаженном молчании — все рты былизаняты; потом Лео поднял вверх ложку серебристого мороженого, точно в нем изаключалась тайна вселенной и касаться ее следовало очень осторожно, и спросил:

— Лина, что ты скажешь, если я попробую изобрестиМашину счастья?

— Что-нибудь случилось? — тотчас спросила жена.

Дедушка вел Дугласа и Тома домой. На полпути мимо роемметеоров пронеслась орава мальчишек, и среди них Чарли Вудмен и Джон Хаф: силаих притяжения была так велика, что они оторвали Дугласа от Тома и дедушки иувлекли за собой к оврагу.

— Не заблудись, внучек!

— Нет, нет, дедушка, не заблужусь!

И мальчики скрылись в темноте.

А дедушка с Томом прошли весь остальной путь до дома в молчаниии, только когда они уже вошли в калитку, Том сказал:

— Надо же — Машина счастья! Вот здорово!

— Не пыхти, — сказал дедушка. Часы на здании судапробили восемь.

Часы на здании суда пробили девять; становилосьпоздно, — в сущности, на этой скромной улочке маленького городка в большомштате огромного континента на планете Земля, мчащейся в пропасть вселенной, вникуда или куда-нибудь, была уже ночь, и Том ощущал каждую милю этогобесконечного и стремительного падения. Он сидел у двери веранды и сквозь мелкуюсетку от москитов глядел на стремительную тьму, у которой был самый невинныйвид, как будто она вовсе и не движется. Только если лечь и закрыть глаза,чувствуешь, как под твоей постелью вертится земной шар и темное море оглушаеттебя, подступая и разбиваясь о незримые рифы.

Пахло дождем. В доме мама гладила белье и сквозь пробкубрызгала водой из бутылочки на похрустывающее сухое полотно.

А одна лавка за квартал отсюда была еще открыта — лавкамиссис Сингер.

И наконец, когда миссис Сингер, верно, совсем уже собраласьзакрывать, мама сжалилась и сказала Тому:

— Сбегай, возьми пинту мороженого да присмотри, чтобыона поплотней его набила.