— Ничуть. Когда-нибудь вы сами убедитесь, мальчики, чток старости дни как-то тускнеют… и уже не отличишь один от другого…

— Как же так! — сказал Том. — В этотпонедельник я катался на роликах в Электрик-парке, во вторник ел шоколадныйторт, в среду упал и растянул ногу, в четверг свалился с виноградной лозы — дався неделя была полным-полна всяких событий! И сегодняшний день я тоже запомню,потому что листья все желтеют и краснеют. Скоро они засыплют всю лужайку, и мысоберем их в кучи и будем на них прыгать, а потом спалим. Никогда я не забудусегодняшний день! Век буду его помнить, это я точно знаю!

Дедушка поглядел вверх, в оконце погреба, на предосенниедеревья — листва шелестела под ветром, и ветер уже дышал прохладой.

— Конечно, ты его запомнишь. Том, — сказалон. — Конечно, запомнишь.

И они оторвались от мягкого мерцанья вина из одуванчиков ивышли из погреба: надо было совершить последние обряды лета, ибо насталпоследний день и последняя ночь. А к вечеру они вдруг спохватились —оказывается, вот уже три дня, как веранды пустеют совсем рано. И в воздухепахнет как-то по-другому, суше, и бабушка поговаривает теперь не о ледяном чае,а о горячем кофе; открытые окна, в которых трепетали белые занавески, понемногузакрываются; холодные закуски уступают место горячему мясу. На верандах большенет москитов, они покинули поле боя — и тут войне со Временем настал конец,люди тоже отступили, укрылись в теплых комнатах.

Как три месяца назад, — или это были три долгихстолетия? — Том, Дуглас и дедушка стояли на веранде, и она скрипела,словно корабль, что дремлет ночью, покачиваясь на волнах, и все трое втягивалиноздрями воздух. Мальчикам казалось: в начале лета кости у них были как стеблизеленой мяты и лакрицы, а теперь обратились в мел и слоновую кость. Но преждевсего осенняя прохлада коснулась костей дедушки, точно неумелая руказабарабанила по пожелтевшим басовым клавишам фортепьяно, которое стоит встоловой.

Дедушка повернулся к северу, как стрелка компаса.

— Пожалуй, мы больше не будем выходить сюда повечерам, — сказал он раздумчиво.

И втроем они сняли цепи с крюков в потолке и унесли качели вгараж, будто старые разбитые похоронные дроги, а за ними летели на землю первыесухие листья. Слышно было, как бабушка растапливает камин в библиотеке. Вдругналетел ветер и в окнах задребезжали стекла.

Дуглас в последний раз остался ночевать сегодня в своейкомнатке в башне; он достал блокнот и записал:

«Теперь все идет обратным ходом. Как в кино, когда фильмпускают задом наперед — люди выскакивают из воды на трамплин. Наступает сентябрь,закрываешь окошко, которое открыл в июне, снимаешь теннисные туфли, которыенадел тогда же, и влезаешь в тяжеленные башмаки, которые тогда забросил. Теперьлюди скорей прячутся в дом, будто кукушки обратно в часы, когда прокукуютвремя. Только что на верандах было полно народу и все трещали, как сороки. Исразу двери захлопнулись, никаких разговоров не слыхать, только листья сдеревьев так и падают».

Он поглядел из высокого окна: на равнине по руслам ручьевваляются, как сушеный инжир, дохлые сверчки; в небе под заунывные крики гагаруже скоро потянутся к югу птицы, деревья взметут к свинцовым тучам буйныекостры пламенеющей листвы. Из далеких полей доносится запах дозревающих тыкв —они уже сами тянутся к ножу, скоро в них прорежут треугольники глаз и глянетизнутри жгучее пламя свечи. А тут, в городе, из труб взвились первые клубыдыма, и где-то приглушенно позвякивает железо — значит, по желобам в погребауже потекли жесткие черные реки и скоро там в ларях вырастут высокие темныехолмы угля.

Но время идет, час уже поздний.

В высокой башне над городом Дуглас протянул руку.

— Всем раздеваться!

Он подождал. Холодный ветер леденил оконное стекло.

— Чистить зубы! Он еще подождал.

— Теперь, — сказал он наконец, — гасите свет!И мигнул. И город сонно замигал в ответ: часы на здании суда пробили десять,половину одиннадцатого, одиннадцать и дремотную полночь, и один за другим гаслиогни.

— Ну, теперь последние… вон там… и тут…

Он лежал в постели, а вокруг спал город, и овраг лежалтемный, и озеро чуть колыхалось в берегах, и повсюду его родные и друзья,старики и молодые спали на этой ли, на другой ли улице, в этом ли, в другом лидоме, или на далеких кладбищах за городом.

Дуглас закрыл глаза.

Июньские зори, июльские полдни, августовские вечера — всепрошло, кончилось, ушло навсегда и осталось только в памяти. Теперь впередидолгая осень, белая зима, прохладная зеленеющая весна, и за это время нужнообдумать минувшее лето и подвести итог. А если он что-нибудь забудет — что ж, впогребе стоит вино из одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и в них —все дни лета, все до единого. Можно почаще спускаться в погреб и глядеть прямона солнце, пока не заболят глаза, а тогда он их закроет и всмотрится в жгучиепятна, мимолетные шрамы от виденного, которые все еще будут плясать внутритеплых век, и станет расставлять по местам каждое отражение и каждый огонек,пока не вспомнит все, до конца…

С этими мыслями он уснул.

И этим сном окончилось лето тысяча девятьсот двадцатьвосьмого года.