Кто скажет, где кончается город и начинается лесная глушь?Кто скажет, город врастает в нее или она переходит в город? Издавна и навекисуществует некая неуловимая грань, где борются две силы и одна на времяпобеждает и завладевает просекой, лощиной, лужайкой, деревом, кустом.Бескрайнее море трав и цветов плещется далеко в полях, вокруг одиноких ферм, алетом зеленый прибой яростно подступает к самому городу. Ночь за ночью чащи,луга, дальние просторы стекают по оврагу все ближе, захлестывают город запахомводы и трав, и город словно пустеет, мертвеет и вновь уходит в землю. И каждоеутро овраг еще глубже вгрызается в город и грозит поглотить гаражи, точнодырявые лодчонки, и пожрать допотопные автомобили, оставленные на милость дождяи разъедаемые ржавчиной.

— Эй! Ау!

Сквозь тайны оврага, и города, и времени мчались Джон Хаф иЧарли Вудмен.

— Эй!

Дуглас медленно двинулся по тропинке. Конечно, если хочешьпосмотреть на две самые главные вещи — как живет человек и как живетприрода, — надо прийти сюда, к оврагу. Ведь город, в конце концов, всеголишь большой, потрепанный бурями корабль, на нем полно народу, и все хлопочутбез устали — вычерпывают воду, обкалывают ржавчину. Порой какая-нибудь шлюпка,хибарка — детище корабля, смытое неслышной бурей времени, — тонет вмолчаливых волнах термитов и муравьев, в распахнутой овражьей пасти, чтобыощутить, как мелькают кузнечики и шуршат в жарких травах, точно сухая бумага;чтобы оглохнуть под пеленой тончайшей пыли и наконец рухнуть градом камней ипотоком смолы, как рушатся тлеющие угли костра, зажженного громом и синеймолнией, на миг озарившей торжество лесных дебрей.

Так вот, значит, что тянуло сюда Дугласа — тайная войначеловека с природой: из года в год человек похищает что-то у природы, а природавновь берет свое, и никогда город по-настоящему, до конца, не побеждает, вечноему грозит безмолвная опасность; он вооружился косилкой и тяпкой, огромныминожницами, он подрезает кусты и опрыскивает ядом вредных букашек и гусениц, онупрямо плывет вперед, пока ему велит цивилизация, но каждый дом того и глядизахлестнут зеленые волны и схоронят навеки, а когда-нибудь с лица землиисчезнет последний человек и его косилки и садовые лопаты, изъеденныержавчиной, рассыплются в прах.

Город. Чаща. Дома. Овраг. Дуглас озадаченно мигает. Но какаяже связь меж человеком и природой, как понять, что значат они друг для друга,когда…

Он опустил глаза.

Первый летний обряд позади — одуванчики собраны изаготовлены впрок. Пора приступать ко второму, но Дуглас застыл и не движется сместа.

— Дуг! Пошли, Дуг! Голоса затихли вдалеке.

— Я живой, — сказал Дуглас. — Но что толку?Они еще больше живые, чем я. Как же это? Как же?

Так он стоял, в одиночестве, глядя на свои ноги, не в силахдвинуться с места, — и наконец понял.

В тот вечер Дуглас возвращался домой из кино вместе сродителями и братом Томом и увидел их в ярко освещенной витрине магазина —теннисные туфли. Дуглас поспешно отвел глаза, но его ноги уже ощутилиприкосновение парусины и заскользили по воздуху — быстрей, быстрей! Землязавертелась, захлопали полотняные навесы над витринами — такой он поднял ветер,так он мчался… Родители и Том шагали не торопясь, а между ними, пятясь задом,шел Дуглас и не сводил глаз с теннисных туфель там, позади, в полуночнойвитрине.

— Хорошая была картина, — сказала мама.

— Ага, — буркнул Дуглас.

Стоял июнь, давно миновало то время, когда на лето покупаюттакие туфли, легкие и тихие, точно теплый дождь, что шуршит по тротуарам. Ужеиюнь, и земля полна первозданной силы, и все вокруг движется и растет. Трава ипо сей день переливается сюда из лугов, омывает тротуары, подступает к домам.Кажется, город вот-вот черпнет бортом и покорно пойдет на дно, и в зеленом моретрав не останется ни всплеска, ни ряби. Дуглас вдруг застыл, точно врос вмертвый асфальт и красный кирпич улицы, не в силах тронуться с места.

— Пап, — выпалил он. — Вон там, в окне,теннисные туфли…

Отец даже не обернулся.

— А зачем тебе новые туфли, скажи, пожалуйста? Можешьты мне объяснить?

— Ну-у…

Да затем, что в них чувствуешь себя так, будто впервые в этолето скинул башмаки и побежал босиком по траве. Точно в зимнюю ночь высунулноги из-под теплого одеяла и подставил ветру, что дышит холодом в открытоеокно, и они стынут, стынут, а потом втягиваешь их обратно под одеяло, и онисовсем как сосульки… В теннисных туфлях чувствуешь себя так, будто впервые вэто лето бредешь босиком по ленивому ручью и в прозрачной воде видишь, как твоиноги ступают по дну — будто они переломились и движутся чуть впереди тебя,потому что ведь в воде все видится не так…

— Пап, — сказал Дуглас, — это очень труднообъяснить.

Люди, которые мастерили теннисные туфли, откуда-то знают,чего хотят мальчишки и что им нужно. Они кладут в подметки чудо-траву, чтоделает дыханье легким, а под пятку — тугие пружины, а верх ткут из трав,отбеленных и обожженных солнцем в просторах степей. А где-то глубоко в мягкомчреве туфель запрятаны тонкие, твердые мышцы оленя. Люди, которые мастерят этитуфли, верно, видели множество ветров, проносящихся в листве деревьев, и сотнирек, что устремляются в озера. И все это было в туфлях, и все это было — лето.

Дуглас попытался объяснить все отцу.

— Допустим, — сказал отец. — Но чем плохитвои прошлогодние туфли? Поройся в чулане, ты, конечно, найдешь их там.

Дугласу стало вдруг жалко мальчишек, которые живут вКалифорнии и ходят в теннисных туфлях круглый год; они ведь даже не знают,какое это чудо — сбросить с ног зиму, скинуть тяжеленные кожаные башмаки,полные снега и дождя, и с утра до ночи бегать, бегать босиком, а потомзашнуровать на себе первые в это лето новенькие теннисные туфли, в которыхбегать еще лучше, чем босиком. Но туфли непременно должны быть новые — в этомвсе дело. К первому сентября волшебство, наверно, исчезнет, но сейчас, в концеиюня, оно еще действует вовсю, и такие туфли все еще в силах помчать тебя наддеревьями, над реками и домами. И если захочешь — они перенесут тебя череззаборы, тротуары и упавшие деревья.

— Как же ты не понимаешь? — сказал Дугласотцу. — Прошлогодние никак не годятся.

Ведь прошлогодние туфли уже мертвые внутри. Они хорошитолько одно лето, только когда их надеваешь впервые. Но к концу лета всегдаоказывается, что на самом деле в них уже нельзя перескочить через реки, деревьяили дома, — они уже мертвые. А ведь сейчас опять настало новое лето, и,конечно, в новых туфлях он опять сможет делать все, что только пожелает.