— Приятно слышать, но перейдем к делу. Что удалось узнать по интересующему меня вопросу?

— Да если откровенно, то ничего, потому как и сам следователь Лапшин ничего дельного сказать не может. Он подумывает, как бы половчее столкнуть этих глухарей на архивную полку. А вот три дня назад, в среду, опять произошло аналогичное преступление. Если тебе это интересно…

— Конечно, конечно, я весь внимание.

— Убит семидесятисемилетний пенсионер Трегубов, правда, в отличие от нашего случая, его труп обнаружили уже вчера. Жил он одиноко, к нему регулярно наведывался сынок, причем приурочивал свой визит к моменту получения пенсии, потому как любил посидеть с папашей за бутылочкой водочки и как следует поговорить за жизнь. Вот он-то и затрубил тревогу, когда вчера вечером нашел отца мертвым и без пенсии. Сегодня его Серега колол, хотел на него папашу повесить, а тот на него с кулаками. Но все равно его пока прикрыли. В этом деле есть один интересный факт, который косвенно подтверждает невиновность сына. Пенсию старик должен был получать в пятницу, а тут неожиданно для нашего времени принесли раньше, аж в среду, и Трегубов-младший об этом не знал, поскольку телефонов у них нет. Вот он и приперся в положенное время, как конь к водопою, а там облом, кто-то папашину пенсию уже оприходовал. Так что, на мой взгляд, сынка держат напрасно. Только для того, чтоб кто-то по этому делу был в загашнике.

— Как был убит старик?

— Веревочкой, так же, как и наша любезная Нина Антоновна.

— Дверь он открыл сам?

— Да, если у преступников не было своего ключа.

— Где он был убит? В комнате или в передней?

— В комнате, и складывается впечатление, что работает одна бригада. Почерк очень похожий. Пять убийств и везде одно и то же.

— То есть в квартирах полный порядок и исчезают только пенсии?

— Нет, в последнем случае прихватили кое-что, кроме пенсии. Старик был фронтовиком и имел кучу наград: медали, ордена, всякие памятные значки. Все эти регалии он хранил на дне шифоньера в старом чемоданчике. Так вот, весь его иконостас, за исключением орденских планок и орденских книжек, ушел.

— Ну вот, а ты говоришь, что везде одно и то же. Александр Федорович, а ведь разница существенная. У Нины Антоновны по шкафам не шарились, а здесь решили поживиться сполна.

— Нет, я относительно того, что все пятеро стариков удавлены одним и тем же образом. И все пятеро удушены вскоре после получения пенсии, если не в тот же день. Время смерти Нины Антоновны установлено с оговорками. Доподлинно известно только то, что четвертого февраля в двенадцать часов дня она получила деньги, которые ей доставила почтальон Тамара Гаврилина. Ее отпечатки обнаружены на внутренней ручке двери, хотя на наружной их найти не удалось.

— Здесь нет ничего удивительного, только мы по нескольку раз приложились к этой ручке, не говоря об остальных.

— То-то и странно, что, кроме моих, твоих и соседа, снизу других отпечатков нет. Серега говорит, что, скорее всего, ручку протерли.

— Федорыч, давай оставим отпечатки на совести криминалистов и займемся чем-то посерьезней. Мне бы хотелось знать, не обнаружено ли в квартире у покойной чего-нибудь неординарного, из рук вон выходящего?

— Да нет, обычное стариковское барахло, правда, много новых, неношеных вещей.

— Ясно, теперь ответь, какой продовольственный запас был у Серовой? Какое количество и в каком ассортименте?

— Странный вопрос, но меня, признаться, тоже удивило содержимое ее холодильника и кухонных шкафов. Я, как участковый, такой роскоши себе позволить не могу даже по праздникам. Там было все: балыки, консервы, колбасы, сыры…

— Можешь не продолжать, скажи только одно: это все шло в дело или просто было свалено в угол как ненужное барахло?

— Да кто ж такое добро свалит в угол. Нет, у нее на кухне стоит двухкамерный холодильник, в котором все это и хранилось. Неплохо старушка жила. Мне бы таких племянниц, я бы тут же в отставку подал.

— А что ты еще про них разузнал?

— Одна сидит по подозрению, надо же хоть кого-то прихватить, а другую сегодня утром видел собственными глазами. Умора!

— Вот как? — насторожился я. — Расскажи-ка поподробнее…

— Это с утра было, я как раз с Серегой у него в кабинете шушукался, когда пришла эта пигалица. Он извинился и попросил меня на несколько минут оставить их одних. Я, конечно, вышел, чтобы не мешать интересам следствия. А только не прошло и минуты, как он меня нервно и громко позвал. Я захожу, ничего не зная, ничего не подозревая, смотрю — Серега злой, как черт, а Русова в спинку стула вжалась, не отклеить. Красная сидит и руки на коленочках дрожат. «В чем дело?» — спрашиваю. А Серега мне на стол показывает, а там пресс пятидесятирублевок лежит, аккуратный такой, в полиэтиленовом мешочке. «Если это мне, — говорю, — то не много ли?» — «Нет, — отвечает Серега, — это взятка следователю. Будешь проходить свидетелем». Короче, минут десять мы ее запугивали, а потом отдали деньги и отпустили на все четыре стороны.

— И откуда такие благородные менты берутся?

— Да уж я потом то же самое у Сереги спросил, а он пуще прежнего взвился, видно, сам не рад, что поторопился. Тем более он понимает, что девки эти к убийству отношения не имеют. Можно было денежки без острастки принять, словом, фраернулся Лапшин.

— Не охаивай добрые начинания, Федорыч, лучше ответь мне вот на какой вопрос: находился ли старик Трегубов под патронажем?

— Не в курсе, но вполне может быть, потому что он инвалид войны.

— Понятно, еще один вопрос: от какого почтового отделения он получал пенсию? Я хочу спросить, не та ли самая Гаврилина приносила ему деньги?

— Не знаю, врать не буду.

— А что ты знаешь про те три убийства, что произошли чуть раньше?

— Очень немного. На всякий случай я все их координаты записал, но было бы лучше тебе самому переговорить с Серегой. Информация из третьих рук всегда бывает немного искажена.

— Умный ты, Федорыч, тебе бы советником в китайском посольстве работать, а ты тут хиреешь средь бомжей да хулиганов.

— А ничего, мне и так сойдет. Привык я к ним. Они меня уважают и слушаются, а бывает, что и помогают.

— Ну да, все мы люди, все мы человеки. И откуда только звери берутся?

— От обстоятельств. Ага, от предложенных судьбою обстоятельств, когда индивидууму приходится неожиданно решать, кем ему быть — то ли оставаться человеком, то ли терять человеческий облик.

— Нет, Федорыч, ты явно перерос кресло участкового и твое место на кафедре философии. А как ты считаешь, какой путь для себя выбрал твой подопечный Стас?

— Он еще не выбрал, но уже оказался по уши в дерьме и вряд ли сам пожелает оттуда выбраться. А ты с ним сегодня встретился?

— Не знаю, что-то не припомню. Да ну его на хрен, было бы о ком говорить. Лучше проводи меня немного. Тут недалеко есть чудесная забегаловка.