– Да.

– И рыбий жир тоже?

– Да!

– Ну-ка, рот открой, покажи! Язык, подними. А то небось опять припасла где-то для рыбежирных бегов? Удумала еще тоже! Нянечка замучилась палату отмывать от ваших игр!

– Ей богу! – побожилась я. – Я все выпила. И рыбий жир тоже!

На сей раз я говорила чистую правду. Да и как я могла все не выпить – ведь я ждала дедушку!

– Знаю я тебя… – Ну, хорошо. Иди, играй. Скоро обед будет.

И она уже хотела опять уткнуться в какие-то свои бумажки, но я снова окликнула ее:

– Марьпална… А что такое «поэзией увлекаться»?

– Ты откуда это взяла?

– Бабушка сказала: надо было замуж выходить за… за… ну, в общем, за кого-то, а не «поэзией увлекаться»…

Медсестра внимательно посмотрела на меня и вдруг посерьезнела.

– А это значит, что твой дедушка, видимо, поэт! – И она взглянула на меня с интересом чуть не впервые за весь срок пребывания в больнице.

– Поэт? Что такое поэт?

– Человек, который умеет писать стихи. Как Пушкин. Ты знаешь, кто такой Пушкин?

Кто такой Пушкин, я знала. «У Лукоморья дуб зеленый…» ну и всякое такое… На обложке этой книжки был нарисован широколицый, кучерявый, плосконосый, с буйной шевелюрой темных завитков волос вокруг лица мужчина с пером в руке. Это что же, и мой дедушка такой? Куда же смотрела Бабушка, когда выходила за него замуж?

В тяжелых раздумьях я поплелась в палату. Все пропало. Мой дедушка вряд ли будет ходить со мной на каток и носить мой портфель. И математику он мне решать тоже не будет. Целыми днями он будет сидеть, зарывшись в книжки, и царапать по бумаге этим самым гусиным пером…

– Прикинь, Полина, – сказала я лежачей соседке по палате. – А дедушка-то у меня, похоже, никудышный. Проку от него никакого не будет. Да еще и заболел, как приехал…

– Почему ты так решила?

– Да Бабушка говорит, поэт он!

– Поэ-э-эт? – Полина даже на локте приподнялась. – Во тебе повезло! А он известный поэт?

– Откуда я знаю? – И я в огорчении бросилась на свою кровать.

Новость о том, что мой дедушка поэт к вечеру облетела всю больницу. На меня приходили смотреть целые детские делегации. И даже девочка с четвертого этажа пришла, серьезная такая, в очках. Села на краешек моей кровати и вежливо спросила, могу ли я познакомить ее со своим дедушкой. Она, видите ли, сама пишет стихи и была бы рада показать их настоящему поэту. Даже взрослые нет-нет да заглядывали в нашу палату – то чья-нибудь мама что-то спросить забежит, то чужая нянечка вдруг пол помыть в нашей палате решает.

Через день-два такой жизни я стала осознавать, что дедушка-то у меня… очень даже кчемный! И пусть он не будет катать меня на машине и кормить «Мишками», вытачивать мне дудочки или ловить меня с горки… Но книжку же он может мне почитать! Сказку, например. Или свои стихи – ведь раз они так понравились Бабушке, что она вышла за него замуж, значит, они и мне тоже должны понравиться! Да и на улице перед друзьями с таким дедушкой будет совсем не стыдно появиться.

И я представила, как за руку с дедушкой, умытая и причесанная, я иду через двор до нашего ближайшего сквера. Там мы садимся на лавочку, он открывает книжку и читает мне свои стихи. А в кустах умирают от зависти все те, кто дразнил меня «шваброй» за мою буйную и непослушную шевелюру.

Однако мне следовало торопиться! «Побудет с недельку – и назад… к себе… в Санкт-Петербург», – сказала Бабушка. Но три дня уже прошли! Я могу не успеть! Эта мысль буквально обожгла меня во время тихого часа! Едва утерпев, пока стрелка на палатных часах доползет до нужных цифр, я пулей вылетела на пост медсестры.

В этот день Марьпалны не было. Бумажки перебирала Тетьсвета.

– Тетьсвета!

– Че тебе? – не отрывая глаз от строчки, буркнула та.

– Мне надо как можно скорее выздороветь. Что для этого сделать?

– Таблетки пить, а не в матрас их складывать и потом узоры из них на бумажку клеить. Не дам тебе больше клей – даже не проси! И в форточку не лазать. Ишь, удумала, синицу она кормит…

Дальше слушать я не стала.

Влетев обратно в палату, я протрубила большой сбор.

Пришли все, кто знал, что это такое. А их было немало – практически все ходячие обитатели третьего этажа нашего отделения. Они с трудом втиснулись между моей и Полининой кроватью и были готовы внимательно меня слушать. Ведь большой сбор – это значит, что я придумала очередную шалость, где у каждого будет своя особая роль.

Но мне в тот вечер было не до шалостей.

– Мне нужно срочно выздороветь! Иначе мой дедушка-поэт поедет писать свои стихи в Санкт-Петербург (это я выговорила с особой важностью, долго тренировалась!)…

– …и не успеет подписать тебе на память свою последнюю книжку стихов! – охнула девочка в очках с четвертого этажа, которая каким-то образом узнала о большом сборе и затесалась в нашу компанию. – Какой кошмар!

И она закатила глаза, сжав руками свои худые щеки.

– Да! – подтвердила я.

– Что для этого нужно? – делово спросил Серега. Он не любил рассусоливаний и был ценен тем, что всегда был готов приступить к делу немедленно, не выслушивая лишних подробностей.

– Таблетки. Много таблеток. Но не всех подряд, а только тех, от которых вы скорее всего выздоравливаете.

Сперва все глубоко задумались… Потом разгорелся ожесточенный спор. Каждый доказывал другому, что от синеньких, или розовых, или зеленых, или белых он стал чувствовать себя отчетливо лучше. Шум поднялся такой, что в палату влетела Тетьсвета.

– Чегой-то это вы тут все? А ну, кыш по палатам!

Глубоко ночью, когда я, не в силах заснуть, ожесточенно крутилась под одеялом, дверь тихо приотворилась и в палату скользнула тень. Это был надежный Серега. Он ссыпал мне в ладошку горстку таблеток и заверил, что каждый отобрал для меня самое ценное. То, что ему самому точно помогало. От себя он достал из-за пазухи длинную, наполовину белую, наполовину красную капсулу и сообщил, что его папе это лекарство специально для него, для Сереги, привезли из Америки. Только его нельзя запивать водой – надо долго рассасывать под языком. Это уж точно поможет!

Я достала из тумбочки минералку, засунула в рот таблетки и сделала крупный глоток. Ребристые кружочки ободрали мне горло, но я, ни минуты не тормозя, засунула под язык капсулу, нырнула под одеяло и… стала ждать выздоровления.

План был такой.

Завтра утром, когда придет Елена Сергеевна, она посмотрит на меня, всплеснет руками (а она всегда и от всего всплескивала руками!) и своим высоким голосом громко скажет:

– Маша! Это чудо! Еще вчера у тебя было воспаление… А сегодня ты здорова!..