— Как ни странно, да. Перед нами двузубая змея-пельтаст.

— И ты сделала это без электронного определителя? — Вот уже шесть лет Григорий не переставал восхищаться великолепными когнитивными способностями Афины.

— Как обычно. Но это ведь очень простая задача, Гришенька!

— Простая? Разве? Но ты ведь на архипелаге Буровского впервые! Что же тут простого?

— Удивительно, но это не местная змея. Ее родина — планета Йама в Конкордии. Пишут, там их очень много. До такой степени много, что их отлавливают в природе тысячами и готовят из их яда какое-то особенное клонское лекарство, использующееся для профилактики эпизоотий у крупного рогатого скота…

— Но что она делает здесь? Ведь Йама, насколько я понимаю, далековато отсюда?

— Наверное клоны завезли, — пожала плечами Афина. — Они вообще большие любители таких фокусов… В одной книге по истории наук о жизни я читала, что когда в России и Европе впервые появились квадратные арбузы, многие люди были неподдельно возмущены. А покупатели не хотели эти квадратные арбузы брать. Несмотря на то, что вроде бы какая разница? Квадратный арбуз, треугольный или круглый… Квадратные — так их даже транспортировать удобнее… Но спустя тридцать лет квадратные арбузы в России запретили, «как оскорбляющие врожденное чувство эстетической целесообразности».

— Формулировка затейная.

— О, да! Так вот у клонов эта железа, которая вырабатывает врожденное чувство эстетической целесообразности — она работает не так, как у землян. В Конкордии с квадратных арбузов всё только начинается… Там учебник для младших школ «Родная природа» открывается объяснением что такое гибрид, что такое метис, что такое клон… В общем, я это к тому веду, что клоны обожают завозить свою флору и фауну куда попало. Даже на планеты, которые им не принадлежат! Они от этого балдеют…

— Но всё же название «змея-пельтаст» — оно явно какое-то неклонское…

— Ты прав, название наше. Вот эта штука у нее на черепе, нарост такой, по форме напоминает пельту.

— А что такое эта… пельта? — Григорий нахмурился.

— Стыд вам и позор, Григорий Иванович! Всю историю прогуляли! Всё бы вам интегралы да алгебры…

— Позор, конечно. Но теперь у меня есть ты! А ты, насколько я тебя знаю, прогуливала совсем другие предметы! — Пользуясь тем, что на них наконец-то никто не смотрит, Григорий жадно чмокнул Афину в висок.

— Пельта, Гриша — это такой древнегреческий щит.

Но их содержательный разговор о вооружении древнегреческой армии был прерван истошным криком рядового Белошапко.

— Нога отнялась! Ничего не чувствую! Помогите! — Взвыл он, объятый животным ужасом.

К Афине подошел озадаченный фельдшер.

— Товарищ Железнова, прошу вашей помощи! Универсальный антидот не подействовал!

— Я всегда говорила, что не бывает ничего универсального! — Жестко бросила Афина.

— Да я вроде как и не против! Но что делать, если у нас в комплекте только он? В общем, я предлагаю ампутацию — у него быстрый некроз тканей пострадавшей руки… Я бы даже сказал, стремительный некроз!

— Ампутацию? Да вы с ума сошли! Давайте подождем хоть полчаса! Если яд имеет такую специфику, что от него у парня отнялись ноги, то никакой ампутацией уже дела не поправить…

Словно бы в подтверждение мрачных прогнозов Афины рядовой Белошапко потерял сознание.

— Подождите-ка минутку, — сказала она. — Гриша, подай, пожалуйста, мой планшет.

Григорий послушно принес ей испрошенное и Афина отважно бросилась в пучины Большой Медицинской Энциклопедии. Ее интересовало противоядие к яду змеи-пельтаста (клонское название — «змея последнего поцелуя»).

Энциклопедия рекомендовала воспользоваться одним из трех препаратов фабричного производства с пятиэтажными фармацевтическими названиями.

Относительно любого из трех Афина была твердо уверена, что его нет ни в сумке фельдшера, ни во внушительной аптечке «Эйлера».

Но самый молодой в России доктор биологических наук не спешила сдаваться. Она запустила сложносочиненный запрос по фармакологическим и биохимическим базам данных.

Афину интересовало, нельзя ли выделить действующее вещество какого-нибудь антидота из того сырья, что имелось у них здесь, под рукой.

Удача улыбнулась ей. А может быть, это ангелы-хранители рядового Белошапко постарались на славу…

Так или иначе вдруг выяснилось, что яд змеи-пельтаста может быть эффективно разрушен одной из денатурированных форм белка пилюгина, который в изобилии содержался в тканях летательного пузыря медузы-прыгуна. Той самой, что убила великого Франциска Штока.

— Вы куда, товарищ Афина?

— Объяснять некогда! Просто несите Белошапко к «Эйлеру»! Остальные продолжают сбор грибов. Встречаемся через двадцать минут у трапа звездолета, — сказала Афина на бегу и, обернувшись, добавила:

— Гришенька, радость моя, ты мне очень нужен. Я сейчас буду погружаться…

— Погружаться? Ты серьезно? — Григорий был до крайности удивлен. Но счел, что время для споров, как, впрочем, и для объяснений, самое неподходящее.

Медуза-прыгун, носитель ветвистых щупальцев и ценного белка пилюгина, была в свою очередь крайне необычным обитателем местного моря.

Она действительно умела прыгать. По крайней мере, ей было по силам приподняться над морской поверхностью и проплыть по воздуху метров десять-двадцать!

Но вот ночевать на поверхности или в верхних слоях морской воды она в силу своей конституции не могла.

Медуза-прыгун всегда ложилась спать на глубинах свыше тридцати метров!

Притом ночевала она там не просто так, среди камней или в небольшой рифовой пещерке. Она засыпала, лишь забравшись в раковину, оставшуюся после гибели какого-нибудь крупного моллюска — точно турист в спальный мешок!

(Кстати сказать, именно по этой причине профессор Шток поначалу планировал дать ей название «медуза-отшельник», чтобы подчеркнуть сходство повадок медузы с повадками земного рака. Но его пятилетняя внучка Тереза упросила назвать «эту зузу» прыгуном.)

А пока медуза-прыгун отлеживалась в чужой раковине, ее прозрачная, желеобразная тушка вырабатывала монооксид углерода, также известный как угарный газ — который как раз и служит источником ее легендарной прыгучести поутру, когда медуза поднимается из рифовой полутьмы на щедро залитую солнцем поверхность…

Афина поглядела на глубиномер. Минус десять метров.

Она зависла и внимательно осмотрелась по сторонам. Ни единой медузы вокруг. Опустилась еще ниже.

Хотя по их человеческим меркам еще длился день, по распорядку рифовой живности уже начинался вечер.

Минус двадцать. На этой глубине было совсем сумеречно.