Мы в очередной раз назначили время и место, только на следующий день я совсем обнаглел: обвинил Брика в трусости, и почти на глазах учителя, так что он не смог наброситься на меня сразу. Я назвал Брика маменькиным сынком и заявил, что устал от этой тягомотины и не желаю иметь с ним никакого дела. Пусть дерется с кем-нибудь другим.

Как ни странно, сработало! Хотя мы ходили в одну и ту же школу и иногда видели друг друга на площадке во время перемены, никаких стычек и вызовов на бой больше не было. Я успешно уклонился от своей первой драки.

Правда, радовался я недолго. Потому что Пол переехал.

Это случилось совершенно неожиданно. А может, и нет. Его родители наверняка бесконечно обсуждали, следует ли сниматься с насиженного места ради карьеры, только с детской точки зрения это было похоже на гром среди ясного неба. Вот только сегодня мы играли, мастерили тележку, а на следующий день Пол уже собирал свои вещи, потому что до отъезда оставалась всего неделя.

Мы совершенно растерялись. Мы были детьми, мальчишками, и, хоть я уверен, что переживал он не меньше моего, мы об этом не говорили, даже когда я помогал ему паковать его игрушки и коллекции. Я думал только о том, что остаюсь один на один с улицей, с родителями. Не будет больше выходных дней и рабочих вечеров у Пола, мне некуда будет бежать из своего вечно штормящего дома, притворяясь, что у меня нормальная, счастливая семья.

Я был угнетен и подавлен. Я мечтал, чтобы они усыновили меня и забрали с собой.

Они уехали в субботу, и это была первая суббота за месяц, когда я не получил письмо от Киоко. Говорят, беда не приходит одна. Когда я пришел проводить Пола, он уже сидел в забитой вещами машине, а его отец собирался завести мотор. Еще три минуты, и я бы их не застал.

Пол опустил окно. Он плакал. Не рыдал. Просто слезы катились по его щекам. И хотя мне тоже хотелось заплакать, я счел его слезы слабостью.

— Я напишу тебе, — сказал Пол, пытаясь выдавить улыбку. — Мы будем друзьями по переписке.

— Да, — согласился я. — Будем переписываться.

Но мы ни разу не написали друг другу.

Я видел его в последний раз в жизни. Родители увозили его в новую жизнь, а он махал мне, повернувшись к заднему стеклу автомобиля.

Жизнь продолжалась.

С пьяными ссорами и битьем посуды. И отец избил Тома за что-то, о чем мне не докладывали.

— Как только мне стукнет восемнадцать, я свалю отсюда навсегда, — сказал Том, и это его желание — единственное, что нас объединяло. Я мечтал об этом же.

Как-то в теплый субботний день в конце марта меня пригласили к Роберту ночевать в палатке во дворе. Моя мать никогда прежде не разрешала мне оставаться на ночь у друзей, и ее согласие меня потрясло. Мама Роберта официально пригласила меня по телефону, и, думаю, моя мамаша просто не смогла отказать взрослому человеку. Если бы я сам попросился, она бы мне наотрез отказала.

Однако все сложилось удачно. Я собрал маленький чемоданчик, а мамаша неохотно отвезла меня к Роберту, натянула на лицо фальшивую улыбку и даже немного поболтала с мамой Роберта. Потом обняла меня, поцеловала в лоб и пожелала хорошенько повеселиться.

Я не смог припомнить, когда она обнимала или целовала меня до того случая.

Потом она уехала, и я был свободен. Эдсон прибыл через несколько минут, а мы с Робертом решили подурачиться и спрятались в гараже за ящиком, притворяясь, что не слышим все более жалобных криков: «Роберт! Джейсон! Где вы, ребята?» В конце концов мама Роберта велела нам вылезти и поиграть с Эдсоном, и мы с диким хохотом выбрались из гаража.

Пару часов мы бездельничали в комнате Роберта, жевали «Принглз», пили колу и слушали пластинки. У Роберта была настоящая стереосистема — не маленький проигрыватель, как у меня и Эдсона, а его отец дал послушать нам свои классные пластинки. Мы наслаждались «Йес», «Супертрэмп», «Харт», «Джетро Талл» и, надевая по очереди наушники, чувствовали себя продвинутыми тинейджерами. Правда, в конце концов нам это наскучило, и мы вышли на улицу поиграть в баскетбол. Взрослых рядом не было. Мы валяли дурака, матерились, я первый начал. А потом нам и это надоело, и мы просто стали бросать мяч в корзину без всяких правил.

Роберт бросил мяч от забора дома напротив, промахнулся и вдруг заявил:

— Мне не нравится мой друг по переписке. Парень просто идиот.

— А мой зануда, — откликнулся Эдсон, даже не добросив мяч до корзины. — И когда закончится эта дурацкая программа?

Я ничего не сказал. Оба моих приятеля знали, что я переписываюсь с девочкой, и, хотя я убедил их, будто ее мне назначили, никогда ничего плохого о Киоко не говорил. И не собирался начинать сейчас. Это было делом чести.

Они посмотрели на меня, ожидая моих жалоб. Роберт с подозрением прищурился.

— Если вам не нравятся ваши корреспонденты, — сказал я, успешно отвлекая внимание от своей персоны, — заставьте их перестать вам писать.

— Это как же? — удивился Эдсон.

— Притворитесь гомиками, — ухмыльнулся я.

— Ни за что, — фыркнул Эдсон.

Роберт согласно кивнул:

— И нам это с рук не сошло бы.

— Ну, придумайте еще что-то. Напишите что-нибудь безумное. Напугайте их.

В глазах Эдсона вспыхнули веселые искры.

— Я мог бы притвориться, что убил кого-то и подался в бега и мне необходимо где-то спрятаться! Я спросил бы, нельзя ли остановиться в его семье!

— Ну вот. Ты уже включил мозги, — похвалил я.

— Или я мог бы сказать, что пишу из сумасшедшего дома!

Роберт с сомнением покачал головой:

— Мой парень мне никогда не поверит.

— Почему? — спросил я.

— Он слишком хорошо меня знает.

— Слишком хорошо тебя знает? — Я перевел взгляд с Роберта на Эдсона и обратно. — Вы, парни, пытаетесь сказать, что рассказывали правду? Вы что, чокнутые?

— Надо же было о чем-то писать, — занял оборону Роберт.

— Да, но это вовсе не должна быть правда. Послушайте, вы же никогда с ними не встретитесь. Они не знают, кто вы. Вы можете притвориться… Мердоком. Или Бриком Хейуардом. Да кем угодно. Они все равно не догадаются. И вы сообщаете им только то, что хотите, чтобы они знали. Придумайте себя. Будьте тем, кем хотите быть. Умнее, популярнее, старше, круче, да что угодно.

— Ты так и делаешь? — с восхищением спросил Эдсон.

Я улыбнулся, как надеялся, таинственно.

— Да, но твой адресат — девочка, — насмешливо сказал Роберт.

Я промолчал и, держу пари, услышал, как у них в мозгах завертелись шестеренки. Глаза Эдсона разгорелись.

— Вы пишете что-то… непристойное?

— Это знаю я, а вы можете догадываться.