мангровые заросли, которые казались теперь еще более нереальными. Время от времени мы натыкались на пни, которые в любой момент могли потопить наш утлый катерок. В темноте не слышно было ни единого звука, видимо, даже наши «добрые» знакомые — лягушки из Баимуру — пугались рокота мотора. Только однажды на берегу сверкнули два красных огонька, словно огни мотоцикла.

— Крокодил, — равнодушно заметил Эроро.

Катер то и дело менял курс, однако нос его все время скрывался во влажной темноте. Опираясь спиной о поручни, я уже был готов задремать, когда из-за поворота внезапно всплыла чудесно иллюминированная… елка! Сначала я решил, что у меня началась галлюцинация, но Стах был уже на ногах. Даже Гэс встрепенулся.

Навстречу из мрака выплыло высокое ярко освещенное конусообразное дерево. Видна была каждая ветка, чуть ли не каждый лист. Зрелище изумительное!

— Светлячки, — коротко бросает Гэс.

Я не раз встречал светлячков, но никогда еще не попадались они в таком большом количестве и не излучали столь яркого света. Дерево сверкало. Каждый светлячок горел на нем, словно маленькая елочная лампочка. «Гигантский слет светлячков», — мелькнула у меня маловразумительная мысль. Я вспомнил, что эти насекомые светятся только тогда, когда они раздражены.

— Почему светлячки сидят именно на этом, одном-единственном дереве в радиусе почти ста миль? — задал я вопрос нашему проводнику.

— Не знаю, — ответил Гэс, — и сомневаюсь, чтобы кто-нибудь изучал повадки местных насекомых. Подобное явление отмечалось во время первых исследовательских экспедиций в эти края, то есть совсем недавно, но вряд ли кто-либо пытался дать ему научное объяснение. Я сам наблюдал раза два нечто подобное, но должен признаться, что не в столь внушительной форме.

Тем временем Эроро старался держаться как можно ближе к берегу. Было совсем светло. Мы отчетливо видели, как вздрагивает покрывающая дерево светящаяся масса. Я взглянул на палубу. Гэс радовался, что ему удалось показать нам одно из интереснейших явлений природы, с которым сам он был знаком. Постепенно мы стали погружаться во мрак, но за кормой еще долго светилось зарево новогвинейской «елки».

Было душно. Луч прожектора изредка прорезал мрак ночи. Эроро поражал нас все больше и больше. Он ни разу не взглянул на разложенную перед ним карту и вел катер, руководствуясь скорее инстинктом жителя дельты, чем достижениями картографии, которую ввел здесь белый человек. Так, должно быть, ориентировались испокон веков гребцы на своих утлых каноэ, возвращаясь с охоты на крокодилов или крабов.

— Минут через десять будем в Мирагоирави, — сообщил, наконец, Эроро.

Магнитофон синг-синг

Никаких признаков населенного пункта. Безлунная, темная ночь, лишенная малейших проявлений жизни. Единственным звуком, нарушавшим тишину ночи, был рокот двигателя нашего катера. Прошло десять, пятнадцать минут… Темнота. Ничего нельзя разобрать впереди.

И вдруг… Появившаяся маленькая красная точка по мере нашего приближения все больше разрасталась и превратилась наконец в дымящийся факел. Второй, третий, четвертый… Их становилось все больше. Это на берегу загорались новые и новые огни. И вот мы уже различаем многочисленную толпу. В руках у людей дымящиеся факелы, в свете которых сверкают зубы, обнаженные торсы, белки глаз.

У берега довольно мелко. Капитан решает бросить якорь. Толпа громко кричит, жестикулирует. Стало как-то не по себе, особенно после того, как погас прожектор.

— Заночуем на берегу, — решительно произносит Гэс.

Киваю головой в знак согласия, ощущая при этом смутное беспокойство.

К борту катера прибывает первое каноэ, в нем лулуаи с большой бляхой — символом власти — на груди. И он, и его гребцы явно возбуждены. Они привезли кокосы и бананы.

Капитан Эроро договаривается насчет нашего пребывания на берегу. Лулуаи кричит что-то в сторону. Вскоре подплывают новые лодки.

Двое здоровенных парней насмешливо поглядывают на то, как белый «маста» неуклюже перелезает в их лодку. Обремененный поклажей (я нес магнитофон, кинокамеру и картонку с сигаретами), то и дело судорожно хватаюсь за борт. Не так-то легко сохранить равновесие в выдолбленном корыте, где с трудом помещаются обе ступни. Не может быть и речи, чтобы удержаться в лодке даже на короткое время стоя, подобно тому как это делали мои перевозчики. С трудом приседаю и кое-как втискиваюсь между бортами каноэ. Через мгновение чувствую, что совсем промок, так как дно лодки заполнено водой. Утешает лишь мысль о том, что Стах и Гэс находятся в подобном же положении.

Наконец вся флотилия направляется к берегу. К счастью, на реке нет волнения, а брызги от весел не представляют опасности для нашей аппаратуры. Причаливаем к помосту, но здесь возникает новое затруднение. Начался отлив. Легкий помост оказался высоко над головой. Пытаюсь попасть ногой на горизонтально уложенную доску, но куда там! Увязаю до колен в мягком иле. К счастью, мои нарядные белые носки остались в катере. Снова соскальзываю с настила, страшно ругая все и всех. Чья-то крепкая рука помогает мне наконец выбраться на твердый грунт. Измученный, перепачканный грязью, оказываюсь в самой гуще толпы.

Селение имеет причудливый вид. Дымящиеся факелы выхватывают из мрака очертания хижин, разбросанных между пальмами. Народу становится все больше. Шум усиливается. Жители деревни Мирагоирави, разбуженные двигателем катера, естественно воспринимают наш приезд как большое событие. К тому же вместо чиновника местной администрации из катера высаживаются трое белых «маста», навьюченные какими-то диковинными приборами. Прямо сенсация!

Направляемся в сторону небольшой площади, которая находится в центре деревни. По мокрым после дождя тропкам идти довольно сложно. Мои сандалии отчаянно скользят.

На центральной площади к нашему приходу уже соорудили примитивный столик и две скамейки. Все готово к официальной церемонии, начала которой с нетерпением ожидают аборигены. Гэс выступает с речью, похожей на ту, которую он произнес в Омаумере. Существует, дескать, большое племя белых «маста» и огромное селение Варшава, и магнитофон — ящик «взять голос, быстро-быстро отдать голос». Затем следует воспроизведение записи, сделанной на магнитофонную ленту. Небольшой образчик возгласов лулуаи, направленных с борта катера на берег и ответов, поступавших оттуда.

Затем Гэс подстрекает жителей деревни, заявив что гоарибари будто бы считают свои песни самыми красивыми во всей округе. Это вызывает гневную реакцию толпы. Гэс закончил свою речь. Началось уже знакомое нам продолжительное совещание старейшин деревни.

Мы спокойно выжидали, вполне уверенные, что этой ночью сумеем сделать новые магнитофонные записи. Именно так и получилось. Жители Мирагоирави возмущены мнением гоарибари и тотчас же хотят доказать, что их песни лучше, чем у соседей.

Еще до начала концерта мы договорились о программе. Миссионеры придавали религиозным песням большое значение, и в репертуаре местных жителей их очень много. У нас не было особого желания их слушать, и местные артисты