Рядом с Зиминым расположился напряженно сосредоточенный начальник отдела снабжения Фроликов, привыкший чаще слышать упреки, чем слова благодарности, поскольку на складах экспедиции всегда что-нибудь не хватало, потому что не успевали завести, не смогли получить по нарядам, а то и просто «не выбили». И мало кто замечал и отмечал добрым словом бесконечные старания снабженцев, поскольку привыкли к тому, что так, мол, и положено, забывая о том, что экспедиция находится на приличном расстоянии и от ближайшей станции железной дороги, и от порта на Амуре.

Ближе к печке сидела Антонина Гавриловна Бордова, финансовая богиня экспедиции, главный бухгалтер, женщина плотная, полногрудая, крепко сбитая и довольно приятной наружности. Несмотря на природную полноту, она была подвижной и живой, любила повеселиться, потанцевать, особенно вальсы, обожала компании. Но на своей повседневной работе, особенно когда дело касалось финансов, Антонина Гавриловна становилась недоступно принципиальной и кремнисто твердой, не позволяя никому не то что нарушать параграфы сметы расходов, но даже подумать о нарушении. И в то же время Антонина Гавриловна, работая быстро и четко, смогла поставить дело так, чтобы каждый понимал и видел, что бухгалтерия служит производству, экспедиции, а не наоборот, как традиционно повсеместно пытаются утверждать представители бухгалтерии.

Антонина Гавриловна, нагнув голову, тихо смеялась, слушая Анатолия Алексеевича, начальника планового отдела, человека общительного, полнолицего, румяного, кругленького, весельчака-анекдотчика, заядлого рыбака и мастера по части приготовления ухи.

В кабинете находились и другие руководители отделов и служб, секретарь парткома, председатель профкома и комсомольский вожак – жизнерадостная, ясноглазая и белокурая Валентина Сиверцева, по которой сохли многие парни, да и женатые тоже, но она сама обожала только одного мужчину, который казался ей идеалом, – Евгения Казаковского, но он, к сожалению, был уже женат. Свою тайну она хранила в глубине сердца, и никто никогда даже не догадывался о ее чувствах, а сам Казаковский тем более.

– Все в сборе, и я, кажется, не опоздал!

В кабинет скорым шагом вошел Вадим Николаевич Анихимов. В темно-синем костюме, при галстуке и в кирзовых сапогах. На сосредоточенном хмуром лице лежала печать озабоченности, какая бывает у людей, которым вечно не хватает времени, и они открыто показывают окружающим свое внутреннее состояние, как бы подчеркивая свою деловитость и загруженность.

Впервые Казаковский встретился с ним три года назад, когда Евгений, назначенный главным инженером экспедиции, прибыл в Солнечный, в тогда еще только-только определявшийся поселок. До этого они с Анихимовым виделись не раз в стенах управления, но те мимолетные встречи не оставили никакого заметного следа, если не считать чисто служебных отношений.

Вадим Николаевич к тому времени уже несколько месяцев находился в экспедиции, жил холостяком, занимая комнату в небольшой избушке, срубленной неделю назад из свежих непросушенных бревен. Во второй части избушки, за перегородкой, располагалась радиостанция.

К нему-то и направился Казаковский в тот дождливый день своего приезда. С жильем в экспедиции было туго – многие дома еще только возводились, заселили всего несколько наспех срубленных изб, палаток и тех не хватало, в домах преимущественно в первую очередь размещали женскую половину геологоразведочного коллектива.

Дверь отворил среднего роста худощавый мужчина в нательной рубахе, в синих шерстяных штанах, заправленных в кирзовые сапоги. В руке он держал помазок, одна щека была густо намылена, и пена лежала толстым белоснежным комом, а другая – в темной, с редкой проседью, щетине.

– Проходи, – пригласил он запросто, словно они были знакомы давным-давно. – Радировали о тебе. Закончу бритье, станем пить чай.

В углу стоял топчан, застланный, поверх матраца, серым суконным одеялом, в простенке, у окна, перевернутый фанерный ящик, заменявший стол, накрытый газетой, а посредине – железная печка, сооруженная из бочки, с трубой, выведенной в боковое окно. Казаковский поставил на пол свой рюкзак, снял мокрый плащ, и подсел к печке.

– Разуйся и поставь ботинки на трубу, они у тебя мокрые, – сказал Анихимов, не поворачиваясь, глядя в небольшое зеркало, привешенное к бревенчатой стене. – Под кроватью валенки, переобуйся. В нашей жизни ноги надо беречь, поскольку это единственный надежный наш транспорт.

Подпирая щеку языком, Анихимов с треском срезал опасной бритвой жесткую щетину. Казаковскому тогда, впрочем, еще особенно нечего было брить и раз в неделю, и он искренне подивился тому, что главный геолог так смотрит за собой. В экспедиции – он уже успел заметить – много молодых женщин, а они, как он знал, весьма придирчивы к внешнему виду.

Над топчаном на гвозде висел широкий ремень с кобурой, из которой торчала темная рукоятка пистолета, серый, давно не новый галстук и белая, не первой свежести рубаха. На другом гвозде – синий пиджак. «Выходит, ему приходится много мотаться, – подумал Казаковский с сочувствием, – если не всегда удается даже побриться».

Потом они представились друг другу. По всей форме. Пожали руки. Казаковский подал свое направление и приказ.

– А меня звать Вадим Николаевичем, будем знакомы, – сказал Анихимов и приятно улыбнулся. – Теперь нас двое главных специалистов. Уже хорошо! А то, понимаешь, замучился, все один и один, неделями мотаюсь по партиям, все с нуля начинать приходится, а тут к зиме готовиться надо… А у начальника своих дел по горло.

Выбритый, он выглядел моложе, ему можно было дать лет сорок. Высокий лоб, светлые, слегка вьющиеся волосы. Худощавое, с резкими складками обветренное солнцем и холодом мужественное лицо, удивительно теплые, добрые глаза чем-то неуловимым напоминали Евгению отца, и он сразу же проникся к нему душевным доверием.

В войну дети рано взрослели, в пятнадцать были партизанами, в семнадцать становились солдатами в армии, а все равно тайно тосковали, – хотя никому и ни за что не признавались в этом! – по отцовской руке, по отцовскому слову. Опыта жизни, мудрого опыта старших – вот чего им не хватало, не доставало в жизни, хотя, кажется, за свою короткую жизнь Евгений успел повидать и пережить многое, даже чересчур много. И он искренне завидовал всегда тем, кто рос и креп рядом с отцом, своим ли, чужим – неважно. Ему всегда не хватало в жизни присутствия уверенного в себе взрослого годами мужчины. Жизнь рано разлучила Евгения с отцом.

Обо всем этом он размышлял позже, а в тот день Евгений ничего подобного не думал, а просто у него было такое ощущение, что после долгих скитаний наконец вернулся домой, сидит, обутый в батькины валенки, перед теплой железной печкой и пьет из пол-литровой банки, заменявшей стакан, крепко заваренный чай, приправленный листьями лесной малины.

– Отдыхай пока, чай – вещь полезная, – говорил Анихимов, – а потом принесем дверь, соорудим тебе кровать. Как утверждают местные пророки, в тайге надо начинать с быта, а потом входить в курс дел. Идет?