кличек Варужана. А заработал он ее за дело. Я забыл сказать, что наш травоед и любитель молозива имел отличный голос и по воскресеньям пел в церкви хоралы, церковные гимны, вроде «Введи меня в твои врата, моей души будь гостем». Сами понимаете, прозвища так и лепились к нему.

Варужан громко кашлянул, свирепо одарил Васака угрожающим взглядом, но где там! Васака словно прорвало:

— Стихарь. Риза. Травоед-семиглот! Будда.

Скот, который мы стерегли, пасся неподалеку, на склоне. С виду этот склон совсем голый. Но это только кажется. Походишь по такому голому склону — и через минуту ноги несут тебя как на салазках. А знаете, от чего это происходит? От зелени: натрет подошву не хуже козьего жира — и будь здоров! — непременно скатит тебя с горы. Нарочно, что ли, придуман такой способ, чтобы наказывать людей, портящих траву? Вереск, мята, шалфей, клевер — что только не растет на этом склоне.

Не спуская настороженных глаз с коричневого пальца Васака, я слежу за нашей коровой. Она у нас приметная: у нее один рог смотрит вниз, другой в сторону, лоб унизан амулетами от «сглаза», а на шее — веселый, звонкий болтун. Отмахнется корова — и болтун коротко звякнет. От этого звона на душе так хорошо!

Тут же тучная корова, пестрая, как бы залатанная черным по белому — должно быть, из стада Азиза, — тоже в амулетах.

В воздухе тонко зазвенел овод.

О, эта мелкая, летящая, жалящая тварь с незримым хоботком! Она всегда появлялась в жару, и тогда наше стадо только и видели. Сам нечистый семь пар трехов истопчет, и все равно разбежавшуюся скотину ему не собрать.

Наша корова с болтушками на шее и в амулетах, пасшаяся неподалеку, вдруг задрала торчком хвост и, фыркая и мотая головой, кинулась по круче вниз, не разбирая дороги.

Мы прекратили игру.

— Начинается, — печально вздохнул Азиз.

День обещал быть хлопотливым.

*

Вечером Аво, встретив меня у ворот, поманил пальцем, отвел в сторону и, лукаво поблескивая глазами, спросил:

— Хочешь покататься?

Аво был заводилой многих наших вечерних игр. Пока мы бегали за стадом, он носился по селу, лазил по мастерским ремесленников, был частым гостем у гончаров, жадно вбирал в себя все услышанное, новое в жизни села, а вечером, когда возвращались с пастбища, втравлял нас в какое-нибудь горячее дело.

Не знаю, кто этот Нжде, кого он копирует, но Аво, изображавший его, жутко выглядел. Попадется такой на большой дороге — со страху умрешь.

С одного бока у него сабля, вырезанная из крашеного дерева. С другого — два маузера. Тоже из дерева. И патронташи, перекрещенные на груди, с пустыми гильзами в патронниках. Он чуть ли не спал со всем этим снаряжением в обнимку. Попробуй не трусь перед таким, если он почище всякого хмбапета [16].

Разыграется какая-нибудь заваруха — Аво тому заводила. И несказанно везучий. Из разных схваток и столкновений неизменно выходил победителем. А мне это льстило. Как-никак брат! «Быть ему нашим атаманом, — решил я про себя. — Хороший будет атаман!»

Я испытующе заглянул в лицо брата. Оно было невозмутимым. Аво любил каждую свою затею или придумку обволакивать туманом.

— То есть как это — покататься? — не понял я.

— Известно как… на настоящих! — И, увлекая меня за собой подальше от ворот, зашептал: — Сегодня большой кейф в доме Вартазара. Съехалось много гостей, и все — на отменных скакунах.

«Ну так что?» — вырвалось было у меня, но, сообразив, я быстро поправился:

— Ух и молодец же ты!

В это время у ворот показалась бабушка. Приставив руку ко лбу и озираясь по сторонам, она крикнула на всю улицу:

— Эй, Арсен, Аво!.. Куда вы запропастились?

— Ну смотри не опаздывай! — бросил Аво и мгновенно скрылся за углом соседнего дома.

Бабушка быстро подошла ко мне:

— С кем это ты тут шепчешься?

Я удивленно посмотрел на нее:

— Я, нани [17], сам с собой говорю.

— А Аво не видел?

— Нет, нани, где я мог его видеть?

— Горе мне с вами, на вас трехов не напасешься! — вздохнула она и, схватив меня за руку, поволокла за собой.

Я шел за ней, наступая на полы ее длинного платья, и с ужасом думал, что мне уже не вырваться из ее рук.

*

Дело обернулось куда благоприятнее, чем я ожидал.

После ужина бабушка ушла к соседям за солью и, по обыкновению, заговорилась там, а отец с матерью пошли во двор доделывать какую-то работу.

В доме остался только дед. Усадив меня на паласе [18] у очага, подле себя, дед призадумался, прикрыл глаза, как он это делал, когда готовился что-нибудь рассказать. Он знал множество разных историй и если начинал рассказывать, то чуть ли не до первых петухов.

Я с мольбой посмотрел на деда.

— Было это в давние времена, — неторопливо начал он, усаживаясь поудобнее, при этом испытывая высочайший душевный подъем. — Край наш назывался Арцахом, и пребывали в нем именитые ханы, беки и даже царевичи. Карабахом, что означает «черный сад», то есть «густой сад», его назвали уже после… И жил в ту пору в селении Чанахчи [19] мелик [20] Шахназар…

Сухие ветки в очаге, потрескивая, разгорались, озаряя деда. На нем была темная сборчатая чуха, покрытая заплатами, голова туго обтянута пестрым платком, как у жнеца. Лицо сухое, изрытое оспой, по самые глаза заросшее густой седой щетиной.

Дед выколотил чубук, снова набил его, уминая табак большим пальцем. Положив на ладонь уголек, закурил. Густые клубы дыма заволокли его заросшее лицо.

— Так на чем мы остановились? — сквозь дым, словно издали, послышался его голос.

— Мы остановились на мелике Шахназаре, дед, — напомнил я.

— Да, да, — подхватил он, — я говорил о чанахчинском мелике. Так вот, сидел у себя в крепости этот мелик и жил, как говорится, припеваючи. Лучшие хлеба подданных поступали в его закрома. Отовсюду шли разные пешкеши [21], налоги, дани. Мелик был вполне доволен своими владениями, дальше своих земель не переступал и не знал, что есть владетельные князья и ханы побогаче его. Однажды мелик Шахназар получает бумагу: грузинский князь Чиликидзе приглашает его на свадьбу своего сына. «Чиликидзе? — повторил мелик, когда ему прочли бумагу, и громко захохотал. — А что это за птица такая — князь Чиликидзе?» Однако он вызвал слуг и велел подать лучших коней.

Я знал, что произойдет со спесивым меликом потом. Он благополучно прибудет на свадебное пиршество, и там приключится то, над чем в минуты досуга смеется весь Карабах. Возомнив себя умнее всех, он заберется с ногами на стол и усядется